Бери и помни

— Хорошо, что согласовал, Паша… — в глухом переулке она увидела приближающегося человека, и ей показалось, что это Владимир. Прислоняясь лбом к стеклу, она смотрела напряженно, и сердце ее стучало с беспомощностью и болью. Нет, это был не Владимир. Да и откуда ему здесь взяться? Ирина медленно повернулась к Григорьеву и прислонилась спиной к подоконнику. На ее губах окаменела недоуменная улыбка. — Хорошо, что согласовал, — сказала она, теребя перчатки. — Хорошо, что согласовал. А я, дура, забыла… Понимаешь, какая штука, Павел? Я-то согласовать забыла… Как же со мной-то?

— Я не понимаю… — Григорьев заложил руки за спину. — Может, тебя что-то не устраивает?

— Как можно, Паша? Как можно? Отчего же меня не должно устраивать? Помилуй бога ради… Тебя же все устраивает.

— Только не ломайся, Ирина, — оборвал ее Павел Васильевич. — Не порти мне настроения… Это, пожалуй, мне следовало сегодня поломаться…

— Верно, Паша. Совершенно верно. Давай шампанское. Сядем, поговорим. Может быть, мне тоже надо будет все это дело еще раз обдумать. А, Паша?

Ирина пришла домой взатемь. Ее встретила Дарья Ивановна, угнетенная, тихая, грела у печки поясницу. Переступив порог, Ирина спросила:

— Владимир дома?

— Пьянющий, Иринушка, пришел… Надя Фефелова привела. Тоже на ногах не стоит… Девку-то на свою кровать положила, а он как упал в комнате на пол, так и спит. Никогда такого не было, господь его упаси… Голова на части разламывается, и отца что-то долго с работы нет…

Ирина забежала в комнату, зажгла свет и присела над Владимиром, тормоша его за плечо…

Он очнулся, вонзив в Ирину кровавые глаза, и отчетливо сказал:

— Уйди, дрянь…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

После избрания Ильи депутатом Федор Кузьмич незаметно изменился к лучшему. В былое время, если припомнить, идя по поселку, важничал: когда и глянет на встречного, да радости от этого мало, а сейчас за месяц пообвык здороваться, загодя протягивал короткую руку, про жену спросит, про детей. Примирился с Расстатуревым, обняв его среди улицы, — ходили вместе на рабочее собрание. Только разве дома неизменно ругался с детьми и спорил, что его, Зыкова Федора Кузьмича, Советская власть хорошо знает и что он в городе известный не меньше, чем Илюшка или тот же начальник шахты Фефелов.

По этому вопросу обязательно были перепалки.

— Старый что малый — одно творят, — произносил насмешливо Андрей Зыков, лежа на кровати или читая книгу в самодельном кресле-качалке.

Федор Кузьмич грозил Андрею пальцем:

— Попомню, разъязви тебя… Говорю, попомню… Отец еще слова не сказал…

Андрей притворно охал.

— Смейся, смейся, — укорял Федор Кузьмич. — Знаешь, кто смеется последним…

Зыков-старший давно и втайне задумал помериться делом с сыновьями. А то никуда такая жизнь не годится, когда сыновья забегают наперед отца, слушать его не слушают и почитать не почитают. От людей совестно Федору Кузьмичу за такую жизнь. Прошлый раз новенький Гришка Басулин так прямо и сказал:

— Ты чего, Кузьмич, как пришибленный? Может, детки отлупцевали?

Вот он и поменялся, Федор Кузьмич, у всех на глазах, а у самого на уме единственное: взять над детушками верх, обогнать их в славе и почестях, доказать им, распроклятущим, на что он способен, Федор Зыков.

Потому ночами спал плохо, обдумывал, с какого конца начать. В этом деле медлить нечего, не молодой, надо сразу брать быка за рога. Среди ночи беспокоил Дарью Ивановну, ругался с ней, советовался, а на работе — откуда что и бралось — угомону не стало: во все вникает, ко всем пристает — не узнать старика, будто возвратилась молодая сила.

— Батя, на золотой крест все равно не заработаешь, — сбивал его пыл навязчивый и колкий Андрюшка.

Федор Кузьмич сердился:

— На звезду заработаю…

— Сейчас золотых звезд на могилах не ставят, сейчас жестяные.

— А мне хоть какую, лишь бы звезда… А ты загнешься — кола осинового не воткнут: жалко будет. Трутень так и есть трутень.

После такого разговора Федор Кузьмич загорался мыслями больше, был деловит, ловок, смекалист и однажды ночью по-стариковски, не за письменным столом, а — совестно сказать — в постели, незаметно нашел-таки свою тропку к славе. А надумал-то, казалось, всего пустяк: близится дележ квартир в новых домах, с Отводов, как известно, всем съезжать. А это праздник в каждой семье. Так почему бы не сделать его общим праздником? И встретить достойно, по-рабочему… Как подумал об этом — весь по́том покрылся, так что Дарья Ивановна проснулась.

— Хвораешь, что ли? — спросила. — Молока кипяченого дать?

— Что-то в животе бурчит, — ответил. — Пойду чайку изопью…

Так и не уснул в эту ночь. Пришел на шахту раным-рано, сумрачный: дело-то придумал хорошее, а как к Фефелову подойти? Сердится, наверно, мужик, что свадьба Вовки с Надькой разладилась, прогонит с глаз долой за прошлую болтовню, а может, в сердцах еще что припомнит? Подходя к комбинату, Федор Кузьмич встретил Семена Макарова, Андрюшкиного напарника, оглядел подозрительно: по какому делу на шахте ни свет ни заря? Поди-кось, тоже чего придумал? Уж ни его ли, Федора Кузьмича, мыслишку перехватил?