Бери и помни

Всем праздник как праздник, а Андрею Зыкову мука. Знал — выпьет, а не выпьет — в душе развернется пустота неизвестно с чего. Будет шататься по соседям, вести праздные разговоры, все-таки стопку-другую отыщет и назавтра замается головой. Тогда с опохмелья устроит пир — и пойдет дым коромыслом день и ночь под гитарную брань, пока не отыщет его Нюська.

Так и на этот раз. Привел Расстатурева с новыми кирзовыми сапогами, сам мимо дома, к Расстатурихе:

— Сваты были?

— Откуль они, сваты? Дураки, что ли?

— Пропадешь ты со своими девками, теща. Налей-ка нам с тестем по стопарю…

— У меня не винная лавка, — заскупилась Расстатуриха. — Ступай домой да пей…

Вышел на крыльцо, заметил старуху Опенкину. Бабка сидела на табурете у ворот и курила толстую самокрутку. Через забор, огородами, приблизился, облокотился на заборный столбик:

— Отдыхаешь, бабушка?

— Чего стал? — Бабка Опенкина, известно, Андрея невзлюбливала.

— Разговор имею, — дружелюбно приступил Зыков, дивясь мужскому старухиному голосу. — Это иду я сегодня ночью, а темень кромешная. Слышу, кто-то за мной крадется. Оборачиваюсь — никого. Думаю — что такое? А нечистой силой так и прет. Снова оборачиваюсь, снова никого. Я за угол. Кто-то прошел, а никого нет…

— Как это? — заинтересовалась бабка.

— А так. Кто-то есть, а никого нет.

— Небось, пьяный был?

— Ты что, бабка? Я непьющий.

— Языком-то мели…

— А что? Не признала? Мы с тобой друг на друга с полчаса смотрели…

— Кто тебя разберет — пьяный ты или непьяный. — И тут же спохватившись: — Ты чего?

— А того. Я вчерась-то от заплота жердину оторвал и давай перед собой махать. Иду и машу. Вдруг чувствую — зацепил. Смотрю — лежит. Наклоняюсь, а это ты…

— Чего языком мелешь? — крепче посуровела старуха.

— Ничего не мелю, своими глазами видел. Я, конечно, испугался и в милицию. Говорю: смолоду нигде не работает, а на что живет? Вот вам фактик. По ночам слоняется под видом нечистой силы — раз! Опять же курит. Может, мужик переодетый, германский шпион — два! Так что давай чеплашку самогону, а то громыхать тебе костями за милую душу…

— Иди от меня, христопродавец, пока палкой не достала. — Старуха Опенкина во злобе махнула батогом так, что Андрей едва увернулся.

Тут в сеночных дверях своего дома показалась Марья Антоновна:

— Андрюшка, снеси собаке вчерашний суп — жалко выливать…

Андрей отнес и сам за Марьей Антоновной в комнаты.

— С бабкой немного потрепался… Скучно старухе, привязалась, говорит, расскажи что-нибудь, Андрюша, да расскажи…

У Марьи Антоновны полы сплошь застелены половиками, на маленьких окнах вышитые занавески, стол накрыт бархатом, громко работает приемник. Из боковушки вышел Илья Федорович в белой рубахе, вытер полотенцем руки.

— На празднике были?

— А как же? Всем семейством, Илюшенька… За вами хотели зайти, отец чего-то серчает… На Маньку, наверно…

— На сердитых воду возят, — бросила Марья Антоновна, отошла к трюмо и стала расчесывать волосы.

Андрей помолчал в меру и заговорил снова:

— Люблю Марью… Уж порядочек у ней всегда. С иголочки…

— Не то что у вас, — не замедлила ответить та, — едоков полный дом, а убраться некому…

— И не говори… Прошлай раз говорю Нюське: вымой, корова, пол… А она мне: хочешь, так мой…

Никто не ответил, и Андрей опять некоторое время ждал, а потом мигнул брату и снова заговорил с Марьей Антоновной:

— А на празднике люду, черт ногу сломит… Веселятся. Да и то сказать — сегодня погода…

— Праздник… Чего же не веселиться?

— Сбегала бы в лавку-то, купила чекушку, две, а я уж бы картошки отварил.

— Ух какой, смотрите на него… Сам не маленький, ступай да купи…

— Нюська деньги спрятала, а теща в долг не дает. Я прошлый раз объявление расклеил: «Меняю тещу на рыжего кота», а ей кто-то из девок принес…

— На нет и суда нет, — решительно поставила точку Марья Антоновна. — А нам нельзя по всяким простым праздникам водку пить… Нам советских хватает…

Уйдя домой, Андрей разулся и лег на кровать. Прибежала Светка, по комнатам туда-сюда: пальто на стул, шаль на бабку. Зычиху, ботинки к печке, резво к Андрею:

— Зачем к бабушке Опенкиной пристаешь, бесстыдник?

Андрей упер красные пятки в печную стену.

— По арихметике выполнила?

— У нас нет арифметики. Не скалься…

— Речь-то, речь-то, а? Комсомолка. Так соловьем и звенит.

— Как звенит, так и ладно.

— А, наверно, с мальчиками дружишь? Целуешься?

— Дурак…

— Ты сама дурочка. Киш в комнату — правила учи.

Сам долго на кровати улежать не мог — муторно от безделья, пошел к Макаровым.

Зыкова встретила Полька. Груди под вязаной белой кофтой что футбольные мячи. Встала на крыльце вызывающе, подперла бока, на губах улыбка:

— Идешь, чадушко?

— Иду, милашка…

— Иди, иди… Чего встал?

— Мужик-то дома?

— Дома.

— Говорила, выпроводишь…

Полька схватила в предосторожности смелые Андрюшкины руки, прошла, сторонясь, темными сенцами, открыла двери в избу:

— Семка, Андрей пришел…

Семен Макаров ответил из дальней комнаты:

— На ловца и зверь… А я думаю, с кем выпить?

Вот тебе, Андрюшка Зыков, и стол с вином. Сколько ни ищи, а если надо, найдешь…