Берко кантонист

— Арестантов бей! Бей крупу! — кричали шпитонцы, забегая со сторон.

В солдат и арестантов полетели камни. Ерухим юркнул под веретье, но поздно: его ермолку увидали.

— Гляди, ребята! Царского крестника никак везут! Бей его, моченого! Бей кантонистов!

С обеих сторон в Ерухима полетели камни.

Он вскрикнул и повалился на мешки.

Берко подхватил упавший у ноги осколок и швырнул в сторону шпитонцев. Камень не долетел, но в ответ каменный дождь обрушился целиком на шедших в хвосте этапа «не вроде».

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1. Под березкой на шляху

У скованных по ногам и рукам арестантов не было способов защищаться от камней. Евреи не умели кидать камней и попрятались от них за подводы. Мужики-подводчики, ругаясь, кинулись с кнутами на шпитонцев. Те разбегались от них врассыпную, а потом опять настигали этап и кидали камнями. Бой был бы неравен, если бы один из камней не угодил в голову конвойного солдата. Тогда начальник этапа, дотоле лишь кричавший — в расчете, что шпитонцы отстанут: «Шагай, шагай», скомандовал:

— Стой! К пальбе готовьсь! Скуси патрон![18]

Этап остановился. Конвойные зарядили ружья.

Шпитонцы перестали швырять камни и один по одному пустились наутек. Унтер подошел к подводе, где лежал Ерухим.

— Ну что, царский крестник, поробил?

Мальчик не отзывался и лежал не шевелясь.

— Эге! Да ему никак башку прошибло!

Из-под ермолки Ерухима сочилась кровь. Мальчик был без сознания. Конвойные сняли его с подводы и положили на траву о бок шоссе. Из кювета зачерпнули воды и обмыли голову. Ерухим открыл глаза и всхлипнул. Товарищи его не решались приблизиться. Арестанты бранились, что на мешках пятна крови. Ерухим, всхлипывая, затихал, хватался судорожно за платье и разводил руками.

— Прибирается, стало быть кончается. Сейчас ноги протянет, — говорил, раскуривая трубку, старик-конвойный. — Эй, вы, иудино колено, может быть, у вас есть какие молитвы, когда человек отходит? Подходи кто, читай.

Из рекрутов никто не решился подойти к кружку людей около Ерухима.

— Ноги тянет. Капут!

Ерухим протянул ноги и застыл.

— Вот оказия. Как теперь быть? С собой его везти до уезда иль тут закопать? — ни к кому не обращаясь, но, видимо, спрашивая совета, заговорил конвойный. — Иван Павлыч, как вот теперь, рапорт писать?

Все — и арестанты, и конвойные, и подводчики — заголосили:

— Вздумал тоже — везти. Дело к ночи. Само собой, закопать. У Митрия на возу лопатка есть.

— Ведь пришлось-то как ловко, хоть бы подранили, что ли, да живого сдать в лазарет, пусть бы там и помирал, а то, накося, наповал…

— Дива ли — щебень, смотри: по три фунта весом, да зубристый! Это и тебе бы по башке попало, так проломит, а у них черепок слабый. Значит, закопаем?

— Конечно. Все свидетелями были. Как было, так все и расскажем.

— Акт надо бы, что ли, составить?

— Там составят! Зарыть — и все. А то вздумал — везти! Дорога лесом да ночь. Гляди, и так сколько проканителились, кабы у перевоза заночевать не пришлось: паром от зари до свету не ходит.

— Ну что ж, так делать и будем. Вот под березкой местечко подходящее. Немало тут могилок под березкой на шляху, — приметно!

— Примечай не примечай, на могилку поплакать никто не придет, — заметил солдат, поплевав на ладони.

Он взял у подводчика заступ и принялся рыть могилу. Рыли по очереди, споро, и могила тотчас поспела.

— Эй! Что ж вы? — крикнул рекрутам унтер. — Неужто с товарищем прощаться не будете? Ведь окрестить его еще не успели!

— Нет, мы ничего не можем, — один за всех ответил Берко.

— Не можете, не надо.

Два солдата подняли тело Ерухима за плечи и за ноги и опустили в яму под березкой. Могилу засыпали, заровняли и навалили сверху большую булыгу.

Этап в молчании двинулся дальше по шоссе. Дорога шла лесом. Как ни спешили, настала ночь, когда этап подошел к перевозу. Мостки у пристани пусты. Парома на этой стороне не было. Покричали — никто не ответил; на том берегу не слышно ни голосов, ни лая, нет огней.

— Стало быть, тут и заночуем. Ну-ка, братцы, за дровами. Сушнику набрать поболе… Вы, «не вроде», ложись вот тут все вместе. Сколько вас?

Солдат пересчитал головы новобранцев на ощупь:

— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, седь — мой под березкой лежит! Все тут! Ложись кучей вот тут, кучей, а то утром застынете!

Мальчишки сбились в кучку и лежали молча. От реки веяло влагой и холодком.

Берко лежал на спине и смотрел в небо. Оно было темное, и звезды трепетали в нем, предчувствуя осень. Они были прекрасны. Первую в жизни ночь Берко остался под открытым небом. Простор его пугал, пугало и небо. Раньше Берко видел звезды уголками: то в окно, то над узким двором. Еще недавно Берко думал, что звезды — очи ангелов. Бадхон Пайкл в одной из своих шутовских лекций разуверил Берка: звезды — то же, что солнце, только далекое. У вселенной нет пределов: за звездами опять звезды, а там опять…

«Это тоже хорошо, — ищет утешения Берко, — если никто не смотрит с неба на то, что делают люди на земле, и если нет отмщения за злодейство, то улететь бы в небо!»