Берко кантонист

И в самом деле Берко, стоя в углу коридора четвертой роты, был похож на что-то «сделанное» человеческими руками, на какое-то сооружение. Сам Берко совершенно пропадал в своем уборе; из-под кивера, из-за широких, в ладонь, белых перевязей бледное лицо Берка смотрело, будто из окна. С кивером Онуче и Бахману больше всего досталось хлопот: в него голова Берка уходила, словно в ведро, по плечи; пришлось набить кивер паклей, чтобы он кое-как держался на голове; застежка кивера, рассчитанная на крепкий солдатский подбородок, свисала кантонисту на грудь; ее пришлось подтянуть к ремням перевязей веревочкой. В руку Берка вложили приклад, скомандовав: «На плечо».

— Стоишь? — неуверенно спросил Онуча.

— Стою, господин фельдфебель, — ответил Берко молодцевато, но слабым, замирающим голосом.

— Бахман, подсыпь еще немножко песочку в патронташ, а то он что-то на левую сторону кренится.

Бахман подсыпал в патронташ песку, и равновесие восстановилось.

— Стой, не шевелись! — приказал Онуча. — Целый час с тобой маемся!

Берко промолчал. Единственное, что он мог ответить, — это сказать, что сооружение получилось непрочное.

— Я, Бахман, пойду закушу, а ты пока побудь с ним. Как ты полагаешь, не выстоять ему три часа?

— Ясно! Если ему сядет муха на нос, то уже перетянет.

— В случае ротный придет, скажи, что я на минутку отлучился.

— Хорошо. Выпейте, Иван Лукич, уж кстати и за мое здоровье. Да закусите татарским биточком. Лучшей закуски нет.

— Само собой.

— Ваша супруга мастерица на закуски.

— Да, она это может.

Онуча ушел. Уже стемнело. Коридор роты тускло освещался по концам ночниками; от их красных огоньков вверх струилась змейкой копоть. Берко смотрел на огонек, на струйку копоти; она заплетала свет в глазах мальчишки туманной тканью. Берко обливался потом — не столько от тяжести навьюченных на него вещей, сколько от боязни шевельнуться, нарушить равновесие и целость сооружения. Голос Бахмана до слуха Берка доносился откуда-то издалека.

— Что они делают с ребенком, ай! — говорил Бахман, прохаживаясь поперек коридора около угла, где стоял Берко. — Они его совсем хотят уморить. Почему бы тебе не креститься, Берко? Ведь это насильно, и поэтому все равно, как нет ничего. Ты получишь двадцать пять рублей и будешь их отдавать под проценты… Что, ты не хочешь? Тогда ты отдашь для тебя: ты будешь иметь свой доход. Мы сговоримся… Ты и этого не хочешь? Ты, может быть, богат? У тебя, может быть, есть капитал? Много ли у тебя грошей?

— У меня есть деньги, они у дядьки. Возьмите, добрый человек, у него сколько хотите и высыпьте песок из ранца: у меня очень болит спина.

— Вот что они делают с ребенком! Это ясно: спина у тебя должна болеть. Хорошо, если она у тебя не сломается поперек… Они думают, что мальчик может простоять три часа, а я вижу, что он уже готов сейчас упасть. И заметь себе хорошенько, Берко: в ведре еще осталось несколько песку, потому что я видел, что уже достаточно. Для чего еще насыпать, когда ты уже и так готов?!

— Добрый человек, идите скорее к моему дядьке: я сейчас умру.

— Нет, сейчас ты еще не умрешь. Но хорошо, хавер, я пойду и разбужу твоего дядьку; мы посчитаем твой капитал. Там, думаю, есть рубля три.

— Больше, Бахман.

— Даже больше? Мы это посмотрим. Если тебе надо, то послушай мой совет: ты стой прямо и не думай про стены, я сейчас приду и приведу Штыка.

Бахман ушел. То, что Бахман напомнил Берку о стенах, оказалось роковым для сооружения, с таким трудом возведенного Онучею и Бахманом на теле Берка.

Когда шаги цейхшрейбера затихли в темном коридоре, Берко изнемог, ноги у него задрожали.

«В самом деле, — подумал он, — почему бы мне не опереться спиной о стену? Тут так темно, что этого никто не увидит. Я немного отдохну, а потом опять отойду от стены».

Берко попятился, чтобы опереться ранцем о стену, но при первом же движении равновесие постройки нарушилось. Ружье покачнулось. Чтобы не выпустить его из рук, Берко шагнул вперед, но тут кивер соскочил с головы и, стукнув Берко по животу, повис на веревочке. Берко ахнул и попробовал сесть — только бы не выпустить из рук ружья: Берко слыхал, что если ружье уронишь, то пойдешь по «зеленой улице». Загремела манерка, загремело ведро с песком, задетое ружьем, и Берко со словами: «Вы хотите упасть, Берко? Падайте, прах вас возьми!» — повалился, отдаваясь силе тяжести, с сладким замиранием сердца, какое бывает при сильном взмахе качелей. Сооружение с грохотом рассыпалось, похоронив под своими развалинами бесчувственное тело Берка.