Берлин-Александерплац

В суде слушается сейчас дело Бергмана. Он паразит на живом теле страны. Люди, подобные ему, представляют социальную опасность, ибо не брезгуют никакими средствами. Дирижабль «Граф Цеппелин» появился над столицей в пасмурную погоду, при плохой видимости, а в Фридрихсхафене, где он в 2 часа 17 минут поднялся в воздух, небо было совершенно чистое. Поскольку, по данным синоптиков, над Центральной Германией удерживалась плохая погода, дирижабль изменил первоначальный маршрут и взял курс на Штуттгарт. Оттуда он летел в Берлин через Дармштадт, Франкфурт-на-Майне, Тиссен, Кассель, Ратенов. В 8.35 он пролетел над Науеном, в 8.45 — над Штакеном. Около 9 часов цеппелин появился в небе над Берлином. Несмотря на проливной дождь, крыши были усеяны зрителями, восторженно приветствовавшими воздушный корабль, который сделал над городом несколько кругов. В 9.45 в Штакене был сброшен причальный трос.

Франц и Герберт рыщут по всему Берлину; их почти не бывает дома. Франц обошел все ночлежки Армии Спасения и приюты, побывал в ночлежке на Аугустштрассе — ищет, выслеживает. Зашел и в дом Армии Спасения на Дрезденерштрассе, где был когда-то с Рейнхольдом; посидел там. Ночлежники пели хорал № 66: «Зачем еще медлить, о брат мой? Воспрянь и последуй за мной! Спаситель тебя призывает. Дарит тебе мир и покой. Хор: Почему, почему не идешь ты за мной? Почему не влекут тебя мир и покой? О брат мой, ты носишь ли в сердце о «вечном блаженстве мечту? Грехи искупить ты не хочешь? Спеши же скорее к Христу! Зачем же ты медлишь, о брат мой? Смерть близится, суд тебя ждет! Приди же, дорога открыта. Тебя кровь Христова спасет!»

Не раз наведывался Франц и в ночлежный дом на Фребелыптраесе: нет ли там Рейнхольда? Брал там койку — «проволочную перину», каждый раз другую. Стрижка 10 пфеннигов, бритье 5. Вечер. Ночлежники сидят на койках, приводят в порядок свои бумаги, сбывают друг другу белье, ботинки. Э, да ты, брат, видно, здесь в первый раз. Раздеваться тут нельзя — мигом все упрут. А ботинки как же? В каждый ботинок вставь ножки кровати — вот так. Здесь смотри в оба, а то тебя как липку обдерут, все унесут, даже вставную челюсть. Хочешь татуировку сделаю? Тихо! Спать! Тихо. Полный мрак; храп, свист, скрип, как на лесопилке. Так я его и не видел. Тихо! Динь-динь-динь, что такое, в тюрьме я, что ли, почудилось, что я в Тегеле! Побудка. Рядом двое подрались. Вышел Франц на улицу, у ворот ночлежки толпятся женщины, поджидают своих дружков, потом разойдутся с ними по кабакам — проигрывать в карты деньги, собранные попрошайничеством.

Нет здесь Рейнхольда и не будет. Найдешь его, как же! Наверно, опять охотится где-нибудь за бабами, за какой-нибудь Эльфридой, Эмилией или Каролиной, брюнеткой или блондинкой. А вечером Ева смотрит в окаменевшее лицо Франца. Ласки от него теперь не дождешься и доброго слова не услышишь. Он почти не говорит, ест мало, только льет в себя водку и кофе. А потом ляжет на диван и ревмя ревет. Не найти нам его!

— Не думай о нем, Франц.

— Не найдем мы его. Что нам делать, Ева?

— Брось это дело, ты же с ума сойдешь — и так уж извелся совсем.

— Значит, не знаешь ты, что нам делать? Ты этого не можешь понять, Ева, такое пережить надо! Вот Герберт — тот хоть кое-что понимает. Что же нам делать, что делать? Эх, только бы его найти. В церкви на коленях бы выстаивал, каждый день молился бы, только бы найти его!

Неправда все это! Все, все ложь, вся эта погоня за Рейнхольдом — ложь, это — агония и лютый страх смерти. Сейчас решается его судьба, уже брошен жребий. И знает Франц, что выпало на долю его. И все, что было с ним, обретет новый смысл, нежданный и страшный.

Недолго тебе, голубчик, в прятки играть!

* * *

Франц следит за квартирой Рейнхольда, уставился на дом, где тот жил, ничего другого не видит и не чувствует ничего. Много людей проходит мимо этого дома, а некоторые заходят туда. Да он и сам заходил сюда как-то. Ах, зачем, ах, затем, чингда, чингда, чингдарада, бумдарада, бум.

Дом смотрел, смотрел на стоящего перед ним Франца да как расхохочется. Так, кажется, и сорвался бы с места, созвал бы соседние дома и все свои пристройки да флигеля, пусть полюбуются на человека в парике, с искусственной рукой. Стоит он тут как вкопанный, проспиртован весь, того и гляди загорится. Стоит — и что-то бормочет себе под нос.

— Здравствуй, Франц, забубённая головушка. Сегодня у нас двадцать второе ноября. А дождь-то льет и льет. Ты что это, простудиться захотел? Шел бы ты лучше в свой разлюбезный кабак да хлопнул бы коньячку.

— Подавай сюда Рейнхольда!

— Откуда я его возьму?

— Подавай его сюда.

— Совсем ты, брат, рехнулся. Пора тебе в желтый дом!

— Подавай его сюда.

Как-то вечером Франц пробрался в этот дом, припрятал там бидон с керосином и пустую бутыль.

— Выходи, подлая тварь, кобель проклятый. Боишься выйти?

А дом свое:

— Ну что ты его зовешь? Нет здесь Рейнхольда! Зайди сам, посмотри.

— В каждую щель не заглянешь!

— Да нет его здесь, тебе говорят. Что он — дурак? Будет он тебе здесь сидеть.

— Подавай мне его сюда. Иначе плохо тебе будет!