Берлин-Александерплац

Господа, а что, если дать ему дополнительно кислород? Ведь маску он с себя не стащит — пусть подышит. А Франц лежит и думает: чего это господа врачи так обо мне беспокоятся? Ведь в Берлине каждый день не меньше ста человек умирают, но как заболеет кто, доктора ни за что не дозовешься, разве только к тому и придут, у кого денег много. А ко мне, гляди, сколько набежало, но только вовсе не для того, чтобы мне помочь! Раньше им было на меня наплевать и сейчас тоже. Их просто за живое забрало, что они ничего со мной поделать не могут. Зло их берет, никак они не хотят с этим примириться, потому что умирать здесь не положено. Это правилами здешними не предусмотрено. Если я умру, им, пожалуй, взбучку дадут, да, кроме того, меня хотят судить из-за Мицци и еще за что-то там. А для этого меня надо сперва на ноги поставить. Холуи — вот они кто, подручные палача, хоть бы сами они палачами были, а то холуи. Еще расхаживают в белых халатах, и ни стыда у них, ни совести.

А среди заключенных арестантского барака после каждого обхода ползет ядовитый шепоток: гляди, мол, как стараются, из кожи вон лезут, выбиваются из сил, а парень лежит, и хоть бы что! Уж чего они ему только не впрыскивали, еще чего доброго на голову его поставят; теперь еще выдумали сделать ему переливание крови. Да откуда ее взять, кровь-то? Такого дурака тут, пожалуй, не найти, чтоб согласился дать свою кровь. Уж оставили бы они беднягу в покое, вольному воля, спасенному рай! Хочет человек помереть — его дело!

В конце концов во всем бараке каждый день только и разговору, что о новых уколах, которые нашему Францу сегодня сделали. Арестанты злорадно посмеиваются вслед докторам: с Францем им не справиться, руки коротки, такого не согнешь. Это — кремень парень, и он им всем покажет, он своего добьется!

* * *

Господа врачи надевают в ординаторской белые халаты. Все они тут: главный врач, ассистент, ординатор и практикант, и все в один голос утверждают: у больного ступорозное состояние. Впрочем, молодые врачи придерживаются на этот счет особого мнения; они склонны считать состояние Франца Биберкопфа психогенным, иначе говоря, они полагают, что ступор в данном случае вызван душевной травмой и представляет собой болезненное состояние внутреннего торможения и скованности. Анализ помог бы, видимо, определить это состояние как возврат к древнейшим формам сознания, но — это вечное и весьма досадное «но» все дело портит, — Франц Биберкопф, к сожалению, не говорит. Вот если бы он наконец заговорил и принял бы участие в их консилиуме — тогда его психический конфликт был бы ликвидирован.

Молодые врачи имеют в виду прорвать блокаду сознания Франца Биберкопфа — устроить ему нечто вроде Локарнского пакта. В больнице три молодых врача: два ординатора и практикант. Кто-нибудь из них каждый день после утреннего или вечернего обхода является к Францу в маленький изолятор с решетками на окнах и по мере возможности пытается завести с больным разговор. Для этого применяется, например, метод игнорирования: врачи говорят с Францем так, как будто он все слышит и понимает (впрочем, так оно и есть на самом деле), надеясь вывести его из состояния изоляции и прорвать блокаду сознания. Но толку от этого что-то не видно. Один из ординаторов добился, чтобы в изолятор перенесли из физиотерапевтического кабинета аппаратуру, и стал лечить Франца Биберкопфа фарадизацией, подвергая действию переменного тока верхнюю часть тела, главным образом — челюсти, шею и полость рта. Эту последнюю, по его мнению, следовало подвергать особенно сильному раздражению.

Старшие врачи — люди покладистые, бывалые, они охотно наведываются в арестантский барак, чтобы поразмяться, и смотрят на все эти затеи снисходительно.

Утро. Главный врач сидит в ординаторской за столом перед грудой бумаг, которые подкладывает ему слева на подпись старший фельдшер, а молодежь, молодая гвардия, ординатор и практикант стоят у окна. Говорят о том о сем. Список снотворных средств просмотрен и утвержден, новый санитар представлен начальству и удалился вместе со старшим фельдшером; господа врачи остались в своей компании, беседуют, перелистывают протоколы последнего съезда психиатров в Баден-Бадене.

— Этак вы скоро договоритесь до того, что и прогрессивный паралич обусловлен душевной травмой, — говорит главный врач, — а спирохеты, дескать, пустяки — вроде вшей в мозгу. Ох, уж эта мне душа, сплошные сантименты! Медицина на розовой водичке.

Оба молодых врача почтительно молчат, подавив улыбку. Под старость люди болтливы, начиная с известного возраста в мозгу отлагается известь, и человек уже ничему не способен научиться. Главный врач, попыхивая сигаретой, подписывает бумагу за бумагой и продолжает:

— Вот видите, электролечение дает уже гораздо больший эффект, чем вся эта ваша «игнорирующая болтовня». Но возьмете слабый ток — ничего не добьетесь, возьмете сильный — хлопот не оберетесь! Знаем мы эту штуку, лечение сильными токами, знаем еще с войны, милейший. Оно запрещено, теперь считают, что это современный способ пытки.