Берлин-Александерплац

А блудница все огрызается, брызжет слюной. И вот Смерть двинулась вперед, идет все быстрей и быстрей. Ее бескрайний серый плащ распахнулся, бьется на ветру. И словно из серого тумана выплывают одно за другим видения и окутывают смерть по самую грудь. Идет Смерть вперед, и вокруг нее — грохот, пламя и ликующие крики. Это триумф Смерти. Зверь под блудницей становится на дыбы.

Вот река Березина и отступающие легионы.

Лютая стужа, пронизывающий ветер. Легионы переходят по льду Березину. Их привел сюда из Франции великий Наполеон. Воет ветер, бушует метель, свистят пули. Солдаты пробиваются к реке, бегут по льду, падают. И несутся несмолкаемые клики: «Да здравствует император!» Вот она, жатва Смерти.

Новое видение — с лязгом катятся эшелоны, гремят орудия, рвутся ручные гранаты. Битва под Шмен де Дам. Атака под Лангемарком. Ураганный огонь. Отчизна, сохрани покой! Развороченные снарядами, засыпанные блиндажи, скошенные ряды солдат. Смерть распахнула свой плащ, идет напевая: «Да, да, хорошо!»

Вперед, марш, марш! Бодрым шагом в поход, с нами сто музыкантов идет. И в зарю, и в закат видим ранней смерти взгляд, сто музыкантов играют: тарарам, коль нет удачи, так плохо нам! Тарарам, тарарам.

Смерть распахнула свой плащ, идет напевая: «Да, да, хорошо!»

Пылает огонь в печи, а перед нею стоит мать с семью сыновьями. Кругом стонет народ. Они должны отречься от веры отцов. Спокойно стоят они, радость озаряет их лица, И говорят им: отрекитесь и покоритесь нам!

Первый говорит нети приемлет муку, второй говорит нети приемлет муку, третий говорит нети приемлет муку, четвертый говорит нети приемлет муку, пятый говорит нети приемлет муку, шестой говорит нети приемлет муку, седьмой говорит нети приемлет муку. А мать смотрит на лица их и ободряет сыновей. Под конец и она говорит нети тоже приемлет муку. Смерть размахивает плащом и поет: «Да, да, хорошо!»

Блудница понукает зверя с семью головами, но зверь — ни с места.

Вперед, вперед! Бодрым шагом в поход, с нами сто музыкантов идет. Музыканты играют: трарам, трарим, иному удача, но плохо другим, один устоял, а другой недвижим, один бежит дальше, но трупы за ним. Трарам, трарим!

Не смолкают ликующие крики. Шагают бойцы по шестеро, по двое и по трое в ряд. И проходят в шествии Смерти французская революция, русская революция, крестьянские войны, анабаптисты — следом за Смертью идут ликующие толпы. Вперед, вперед к свободе, да сгинет мир насилья. Вперед заре навстречу, трарам, трарим. Шагают бойцы в шеренгах по двое, по трое, по шестеро. «Смело, товарищи, в ногу, духом окрепнем в борьбе, в царство свободы дорогу грудью проложим себе…» Тверже шаг, левой, левой, трарам, трарам, там, там… Смерть распахнула свой плащ — торжествующе смеется и поет свою песню. Да! Да! Хорошо!

Наконец великой блуднице удается поднять зверя, и он скачет по полю, увязая в снегу. Обернулась блудница, изрыгает хулу на торжествующую Смерть. От дикого воя заметался зверь, споткнулся, рухнул на колени, и блудница повисла на его шее. Смерть запахнула свой плащ. Она ликует. Гремит ее победная песня: Да! Да! Хорошо! И эхом откликается бескрайнее поле: Да! да! да!

ЛИХА БЕДА НАЧАЛО

Бледный как смерть больной, который был некогда Францем Биберкопфом, все еще лежит на своей койке в Бухе, С тех пор как он начал говорить и глядеть осмысленней, следователи и врачи допрашивали его наперебой. Следователи выведывали его грехи, а врачи — уточняли диагноз. От следователя этот человек узнал, что опознан и задержан некий Рейнхольд, который играл немалую роль в его жизни, в его прежней жизни, разумеется. Ему рассказали о происшествии в Бранденбургской тюрьме, спросили, не знаком ли он с неким Морошкевичем и не знает ли, где этот Морошкевич находится в настоящее время. Больному повторили все это несколько раз, но он слушал молча, не выказывая никакого интереса. В тот день его больше не тревожили. Есть жнец, Смертью зовется он. Сегодня свой серп он точит, приготовить для жатвы хочет. Берегись, цветок голубой. Но на следующий день Франц дает показания следователю: к делу в Фрейенвальде, по его словам, он совершенно непричастен, а если Рейнхольд утверждает что-либо иное, это ошибка. Тогда больному предлагают доказать свое алиби. Прошло несколько дней, пока он решился на это. Бледный, истощенный Франц ни за что не хочет возвращаться к прошлому. Он противится этому всеми фибрами души. Наконец он, пересилив себя, привел кое-какие данные. Господи, когда же его оставят в покое! Глядит Франц трусливо, как побитый пес. Прежний Биберкопф погиб безвозвратно, а новый еще не проснулся. Он ни единым словом не оговаривает Рейнхольда. Над всеми один топор занесен. Над всеми один топор занесен.