Берлин-Александерплац

Говорит слегка в нос и блаженно подпевает музыке, разомлев от бифштекса и трех бокалов пильзенского. Продолжая болтать, она кладет головку на «его» плечо; он монтер одной нейкельнской фирмы, эта курочка у него уже четвертый по счету роман в этом году, а он сам у нее десятый или даже одиннадцатый, если считать и троюродного брата, ее постоянного жениха. Она широко раскрывает глаза: Чаплин того и гляди свалится сверху. Ее партнер держится обеими руками за борт русской горки — там куча мала. Парочка заказывает соленые сушки.

Господин N тридцати шести лет, совладелец небольшого продуктового магазина, купил шесть воздушных шаров по пятидесяти пфеннигов за штуку и пустил их один за другим в проходе перед самым оркестром; этим он привлек внимание прогуливающихся в одиночку или попарно дамочек, замужних женщин, девиц, вдов, разведенных, нарушительниц супружеской или иной верности и подобрал себе наконец партнершу, что ему до сих пор не удавалось за крайней непривлекательностью.

В коридоре можно за двадцать пфеннигов испытать свою силу — выжать штангу.

Загляните в будущее: послюните палец и коснитесь им слоя химиката на листе в круге между двумя сердцами, потом проведите пальцем несколько раз по чистому листу сверху, и на нем появится изображение вашего суженого.

…Вы с детства стоите на правильном пути. Фальшь чужда вашему сердцу, и все же вы своим тонким чутьем распознаете всякий подвох завистливых друзей. Доверьтесь и впредь вашей житейской мудрости, ибо созвездие, под знаком которого вы вступили в сей мир, не оставит вас на жизненном пути и поможет вам найти спутника жизни, с которым вы обретете полное счастье. Этот спутник, на которого вы всегда сможете положиться, обладает таким же характером, как и вы. Он не сразу предложит вам руку и сердце, но тем прочнее будет ваше тихое счастье.

По соседству с гардеробом, в боковом зале, на хорах играл духовой оркестр. Музыканты, в красных жилетах, все время требовали выпивки. Внизу стоял тучный, добродушного вида господин в сюртуке. На голове у него была странная полосатая бумажная фуражка. Не переставая петь, он пытался продеть себе в петлицу бумажную гвоздику, что ему, однако, никак не удавалось ввиду выпитых восьми кружек пильзенского, двух стаканов пунша и четырех рюмок коньяка. Он пел, обращаясь к оркестру, а затем вдруг пустился танцевать вальс с какой-то старой, невероятно расплывшейся особой, описывая с нею широкие круги словно карусель. От такого кружения эта особа расплывалась все больше и больше и казалось, вот-вот лопнет. Ее спасло лишь чувство самосохранения, и в последний момент она плюхнулась, заняв три стула сразу.

Франц Биберкопф и человек в сюртуке столкнулись в антракте под хорами, где музыканты требовали пива. На Франца уставился сияющий голубой глаз (чудный месяц плывет над рекою), другой глаз был слеп. Они подняли белые фаянсовые кружки с пивом, и инвалид прохрипел:

— Ты, видно, тоже из этих предателей, дружки твои сидят на теплых местечках. — Он проглотил слюну. — Ну, чего уставился? Говори, где служил?

Они чокнулись; оркестр грянул туш. «Пива! Пива! Забыли про нас?» Бросьте, ребята, не бузите. Выпьем, ваше здоровье. За то, чтоб не последний раз!

— Ты немец? Настоящий германец? Как тебя зовут?

— Франц Биберкопф. Слышь-ка, толстуха, он меня не знает!

Инвалид икнул, а затем зашептал, прикрывая рот; рукою:

— Ты, значит, настоящий немец? Положа руку на сердце? И не заодно с красными? Красные — предатели! А кто предатель, тот мне не друг. — Он обнял Франца. — Поляки, французы, отечество! За что мы кровь проливали — вот она, благодарность нации!

Затем он снова собрался с силами и пошел танцевать с давешней расплывшейся особой, которая тем временем слегка отдышалась. Танцевал он все тот же старомодный вальс под любую музыку. После танца он, покачиваясь, пошел по залу. Франц гаркнул:

— Сюда, сюда!

Лина пригласила инвалида на тур; они потанцевали, а затем он предстал с ней под ручку перед Францем, возле стойки.

— Простите, с кем имею удовольствие, честь? Позвольте узнать вашу фамилию.

— Пей, пей, братец мой, пей, дома заботы оставь, горе забудь и тоску ты рассей, станет вся жизнь веселей.

Две порции «айсбейна» [3], одна — солонины, дама брала порцию хрена. Где гардероб? А вы где раздевались? Здесь два гардероба? А что, имеют ли подследственные арестанты право носить обручальные кольца? Я говорю — нет. В Гребном клубе вечер затянулся до четырех часов, а дорога туда — ниже всякой критики, машину так и подбрасывает на ухабах, то и дело ныряешь.

Инвалид и Франц сидят, обнявшись, у стойки.

— Я тебе, друг, прямо скажу. Мне урезали пенсию, так что я перейду к красным. Архангел изгоняет нас огненным мечом из рая, и туда мы уж не вернемся. Вот и под Гартмансвейлеркопфом было дело [4], и говорю я своему ротному, мы земляки с ним были, он тоже из Штаргарда.

— Из Шторкова, говоришь?

— Нет, из Штаргарда. Ну вот, теперь я потерял свою гвоздику, ах нет, вон она где зацепилась.