Берлин, Александрплац

И как они счастливы. Обнявшись за плечи, они любуются канарейкой. Мици роется у себя в сумочке и показывает Францу письмо, то самое, которое пришло в обед. «И из-за такой дряни ты так расстроился, из-за того, что мне тут пишут?» Она комкает письмо, бросает его на пол: «Ну, знаешь, этого добра я могла бы дать тебе целую пачку».

Оборонительная война против буржуазного общества

В ближайшие дни Франц Биберкопф отправляется гулять совершенно умиротворенный. Он уже больше не так волнуется при своих темных делишках, при этой перепродаже от одного скупщика краденого другому или же настоящему покупателю. Плевать ему теперь, если ему что-нибудь не удается. У него есть время, терпение и покой. Если бы погода была получше, он сделал бы то, что советуют Мици и Ева: поехал бы в Свинемюнде[541] и отдохнул бы; но с погодой – одно горе, дождь так и льет, так и хлещет изо дня в день, и холодно, и ветрено, в Хоппегартене вырваны с корнями большие деревья, каково же должно быть на берегу моря. Франц страшно гордится своей Мици и часто бывает с ней у Герберта и Евы. У Мици есть уже постоянный поклонник, весьма солидный господин, Франц с ним знаком, Франц считается мужем Мици, и с тем господином и еще одним он охотно время от времени встречается по-приятельски, ест и выпивает.

Ишь ты, на какой высоте теперь наш Франц Биберкопф! Как ему хорошо живется, как все изменилось! Ведь он был уже на волосок от смерти, а как он теперь вознесся. Какое он теперь сытое существо, которое ни в чем себе не отказывает, ни в еде, ни в выпивке, ни в платье. У него есть подружка, которая делает его счастливым, у него есть деньги, больше, чем ему требуется, весь долг Герберту он уже уплатил, Герберт, Ева и Эмиль – его друзья, искренне расположенные к нему. Целыми днями просиживает он у Герберта и Евы, поджидает у них Мици, ездит на Мюггельзее[542], где с двумя знакомыми занимается греблей, левая рука его становится день ото дня сильнее и ловчее. А кой-когда ходит и на Мюнцштрассе послушать, что делается в ломбарде.

Но ведь ты же поклялся, Франц Биберкопф, что хочешь остаться порядочным человеком. Ты вел беспутный образ жизни, ты совсем было опустился, в конце концов ты укокошил Иду и отсидел в тюрьме, это было ужасно. А теперь? Теперь ты в том же положении, только Иду зовут Мици, да ты сам без одной руки, берегись, брат, ты еще сделаешься пьяницей, и все пойдет сначала, но уж гораздо хуже, и тогда тебе крышка.

– Чушь, разве я виноват, разве я напрашивался в сутенеры? Чушь, говорю я. Я делал все, что мог, я делал все, что в человеческих силах, я дал отчекрыжить себе руку. Ну-ка, сунься кто-нибудь ко мне. Нет, будет с меня, довольно! Разве я не торговал, не бегал с утра до позднего вечера? Теперь шабаш! Верно, теперь я не порядочный человек, я – кот! Но мне совсем не стыдно. А вот вы сами кто такие, чем вы сами-то жить изволите, разве не за счет других людей? Что, разве я выжимаю соки из кого бы то ни было?

– Ой, Франц, кончишь ты в каторжной тюрьме, или пырнет тебя кто-нибудь ножом в живот.

– Пусть-ка сунется. Сперва он моего ножа попробует.

Германское государство есть республика[543], и кто этому не верит, получит в морду. На Кепеникерштрассе, недалеко от Михаелькирхштрассе, происходит митинг, зал – длинный и узкий, на стульях рядами сидят рабочие, молодые люди в рубашках апаш[544] или в зеленых воротничках, среди них расхаживают девушки, замужние женщины, продавцы брошюр. На эстраде, за столиком, стоит между двумя товарищами толстый, наполовину лысый человек, натравливает, обольщает, язвит, провоцирует.

«В конце концов мы тут вовсе не для того, чтобы говорить на ветер[545]. Пусть этим занимаются в рейхстаге. Спросили как-то одного из наших товарищей, не хочет ли он попасть в рейхстаг? В рейхстаг с его золотым куполом и мягкими клубными креслами. А он ответил: Знаешь, товарищ, если я соглашусь и пойду в рейхстаг, то там просто окажется одним лодырем больше. Нет, говорить на ветер у нас нет времени, и это совершенно ни к чему. Вот, например, наши коммунисты говорят без хитрости: мы будем заниматься разоблачительной политикой. Что из этого получается, мы уже видели: коммунисты стали коррупционерами, так что нечего нам тратить слова по поводу разоблачительной политики. Все это одно надувательство, а то, что надо разоблачить, видит в Германии каждый слепой, и для этого вовсе не требуется идти в рейхстаг, а кто этого не видит, тому нельзя помочь ни с рейхстагом, ни без рейхстага. Что эта говорильня не годна ни на что, как только на обморочивание народа, это прекрасно знают все партии, кроме так называемых представителей трудящихся масс.