Берлин, Александрплац

В Бухе бледного как смерть коечного больного, который был некогда Францем Биберкопфом, как только он начал говорить и глядеть осмысленно, много допрашивали следственные власти и врачи: следственные власти – чтоб выяснить, какие за ним грехи и прегрешенья, а врачи – в целях постановки диагноза. От следственных властей этот человек узнал, что ими задержан некий Рейнхольд, который как будто играл немалую роль в его жизни, в его прежней жизни. Ему рассказывают о Бранденбурге, спрашивают, не знает ли он некоего Морошкевича и где этот Морошкевич в настоящее время. Приходится повторять все это больному по несколько раз, и он остается совершенно равнодушным. В этот день его больше не тревожат. Есть жнец, Смертью зовется он. Сегодня свой серп он точит, приготовить для жатвы хочет. Берегись, цветок голубой[762].

На следующий день он дал показание следователю, к делу в Фрейенвальде он совершенно непричастен, а если Рейнхольд утверждает что-либо иное, то Рейнхольд ошибается. Исхудавшему, истощенному Биберкопфу предлагают доказать свое алиби. Проходит несколько дней, пока это становится возможным. Все в нем противится тому, чтоб еще раз пройти по следам прошлого. Путь этот словно закрыт. Биберкопф со стоном приводит кое-какие данные. Он умоляет, чтоб его оставили в покое. Глядит трусливо, как побитая собака. Прежний Биберкопф погиб безвозвратно, а новый все еще спит да спит. Он ни единым словом не оговаривает Рейнхольда. Все мы лежим под топором. Все мы – под топором.

Его показания подтверждаются, они совпадают с показаниями Мициного покровителя и его племянника. Врачам становится ясней картина его болезни. Диагноз кататония отступает на задний план. Нет, это была психическая травма, вызвавшая нечто вроде ступорозного состояния. У больного довольно плохая наследственность, сразу видно, что он на дружеской ноге со спиртными напитками. В конце концов весь спор по поводу диагноза – ни к чему, человек этот во всяком случае не симулянт, у него действительно был припадок душевного расстройства, такой, что мое почтенье, в том-то и штука. Итак – конец, точка, и за стрельбу в баре на Александрштрассе он подпадает под действие 51-го параграфа Уголовного кодекса[763]. Интересно, поставим ли мы его снова на ноги?

Человек, которого зовут в честь умершего Биберкопфом, сам не понимает, как он, пошатываясь, ходит по бараку и немножко помогает разносить пищу по палатам, и удивляется, что его больше не допрашивают. Он не знает, что творится за его спиной. Агенты уголовного розыска стараются докопаться, что за история была у него с рукой, при каких обстоятельствах он ее потерял и где он лечился. Наводят справки в магдебургской клинике, это ж дела давно минувших дней, да, но «быки» интересуются такими делами, даже если с тех пор прошло два десятка лет. Но им ничего не удается раскопать, мы приближаемся к благополучной развязке, Герберт, оказывается, тоже сутенер, у всех этих молодчиков шикарные девчонки, на них всё и сваливают, говорят, что все деньги – от них. Конечно, никто из «быков» этому не верит, может, конечно, статься, что иной раз нашим молодчикам перепадают деньги и от их марух, но все-таки они кое-когда работают и от себя. Но об этом братва – ни гугу.

Итак, гроза, и эта гроза минует Франца Биберкопфа. На сей раз ему все прощается. На сей раз ты получил обратный проездной билет, сын мой.

И вот наступает день, когда его отпускают на волю. Полиция не скрывает от него, что он и на воле будет находиться под ее наблюдением. Из кладовой приносят то, что принадлежало прежнему Францу, и он все снова получает на руки, надевает свои старые вещи, на куртке видна запекшаяся кровь, это один из шупо хватил его тогда резиновой дубинкой по голове. Искусственную руку я не хочу брать, парик тоже ваш, оставьте себе, может пригодиться, когда будете давать представления. У нас что ни день представление, только без париков, удостоверение вы получили, прощайте, господин старший санитар, до свиданья, навестите нас как-нибудь в Бухе, когда будет хорошая погода, непременно, благодарю вас, давайте, я вам отопру.

Ну вот и это, это теперь тоже осталось позади.

Отчизна, сохрани покой, не влипну я, я не такой [764]

Во второй раз покидает теперь наш Биберкопф заведение, где его держали в неволе, мы достигли конца нашего длинного пути и делаем вместе с Францем еще один-единственный небольшой шаг.

Первое заведение, которое он покинул, была исправительная тюрьма в Тегеле. Растерянно жался он тогда к красной ограде, а когда оторвался от нее и поехал на подошедшем 41-м трамвае в Берлин, дома не стояли смирно, и крыши хотели соскользнуть на Франца, так что ему пришлось долго ходить и сидеть, пока все вокруг него не успокоилось и сам он не стал настолько сильным, чтоб остаться в городе и начать все сызнова.