Берлин и его окрестности (сборник)

Впрочем, в газете «Форвертс» мне довелось прочесть передовицу, из которой следовало, что Международный фонд помощи рабочим, во главе которого стоит берлинский коммунист Мюнценберг[27], на самом деле, дескать, всего лишь ловкая политическая афера коммунистов. Не знаю, правда ли это. Как бы там ни было – фильм меня убедил, меня убедили эти торопливо жующие челюсти, слепая женщина, этот младенец и эта дряхлая старуха. Может, эта благотворительная похлебка и впрямь сварена в политическом котле. Но появись сейчас сам черт с наваристой кашей, приготовленной хоть на адском пламени, лишь бы накормить голодающих Германии – это его дьявольское ухищрение было бы святым делом. Ибо даже неблаговидная политическая цель не отменяет благодатного средства, наоборот – само это средство извиняет политическую цель…

Франкфуртер Цайтунг, 08.02.1924

Часть 6 В кафе и отелях

Миллионер на час (В вестибюле валютного отеля)

Я люблю провести часок, а то и больше, в вестибюле солидного отеля, где останавливаются гости из валютных стран. Потолок, отделанный панелями под темный орех, разделен на строгие квадраты, в центре каждого из которых растет электрическая лампочка. Лампочки напоминают стеклянные цветки в обрамлении золотых листьев.

Потолок низок, но раскидист, как и окружающая мебель. Здесь все как-то растекается вширь и вообще молочными реками вдоль кисельных берегов. Низкий потолок как бы доверительно увещевает: «Не торопись вставать!» Широкие подушки кресел уговаривают: «Вытяни ноги!»

Я вытягиваю одну ногу и с неподдельным удовольствием разглядываю складку у себя на брючине, на которой ведь не написано, что брюки эти у меня единственные. Столь же благосклонно изучаю я мысок собственного ботинка, благо чистильщик обуви на Унтер ден Линден только что отполировал его мягкой фланелькой до полного блеска.

Понежившись этак с четверть часа в пышности и довольстве, я достигаю нужной степени убежденности в том, что я пришелец из валютных стран и изволю в этом отеле квартировать.

Мальчишка-лифтер, поспешающий куда-то с письмом, огибает мысок моего ботинка опасливым зигзагом. Ему и невдомек, что я тут не постоялец. Вздумай я его окликнуть, и он подобострастно замрет на подобающем расстоянии, не переступая незримых границ валютно-почтительной окружности, в центре которой я восседаю, и молодецким заученным рывком сорвет с головы форменный коричневый берет. Взгляд его больших, чуть навыкате, голубых глаз устремлен на меня с восхищением. В этих глазах нерасплесканные океаны раболепства. Пухлые яблочки щек румянятся на юношеском личике, он, кажется, даже источает приятный запах молока, как ухоженный младенец. Вот уже два года он учится в этих стенах уважению к публике валютного разбора.

Белая салфетка официанта начинает заискивающе трепетать уже в десяти шагах от моей персоны. Господин директор, надменно, точно великий визирь, ступающий по пушистым узорам измирского ковра, поймав на себе мой взгляд, медленно, благосклонно кивает.

Мало-помалу во мне пробуждается интерес к моим коллегам-миллионерам. Одеты они все замечательно. От мужчин почему-то пахнет новыми кожаными чемоданами, английским мылом для бритья и железнодорожным угольным дымком. Женщины проходят по залу, окутанные легким благоуханием русского парфюма. Этот сладковато-терпкий аромат ласково будоражит мои ноздри, то паря в воздухе, то снова исчезая.

Поразительно, до чего красивые позы умеют принимать миллионеры. Те, что помоложе, щеголяют в нежно-бежевых весенних пальто, элегантно перехваченных поясом с матово поблескивающей пряжкой. Шляпа обычно светло-серая, на тулье слегка, как бы случайно примятая. Перчатки белые. Полуботинки коричневые или коричнево-желтые, а когда молодые миллионеры присаживаются, они слегка поддергивают брюки, чтобы видно было длинные полушелковые носки.

Зато миллионеры постарше приход весны пока что к сведению принимать не желают. Для них погоду определяет отнюдь не подъем ртутного столбика, а лишь взлет курса акций. Поэтому пожилые миллионеры по-прежнему носят зимние пальто и теплые перчатки и выжидающе держат во рту свежеобрезанную сигару, покуда к ним, трепеща фалдами, не подскочит услужливый официант с загодя вынутой из коробка и уже поднесенной к его шершавой боковине спичкой.

Здесь я изучаю людей. Вот мужчина с бакенбардами, на вид прямо гамбургский сенатор (у него и выговор северный). Он о чемто долго совещается с юношей в фасонном подпоясанном пальто. Юноша, похоже, из Польши. У него в нагрудном кармане какая-то важная бумага. Он иногда многозначительно по ней похлопывает. А сенатор с бакенбардами в ответ всякий раз замолкает и смотрит на юношу изумленно.