Берлин и его окрестности (сборник)

После обеда, когда в кафе наступала передышка, Рихард садился за писание своих мемуаров. Мемуары эти он так никогда и не закончил. Похоже, он, обладая отменным вкусом, в конечном счете посчитал сочинение мемуаров никчемной затеей – после того, как столько бездарностей попробовали себя в этом деле. Его вовсе не привлекала перспектива прославиться в одном ряду с Людендорфом и Вильгельмом[29].

Впрочем, кое-что все-таки роднит Рихарда с другими мемуаристами послевоенного поколения: он тоже никогда не пойдет на войну, не даст загнать себя в окопы. На ту войну уже призвали даже туберкулезников – но до горбатых, слава богу, дойти не успели. Когда же иные остряки с притворным удивлением вопрашивали Рихарда, как это так он до сих пор не на фронте, тот, доверительно склоняясь к столику, по секрету шептал на ухо любопытствующему:

– Понимаете, только пусть это останется между нами, дело в том, что у меня плоскостопие.

Вспоминаю ту грустную ночь, когда старое «Кафе Запада» закрывалось навсегда и Рихард у всех нас собирал автографы. Этот заключительный взнос бессмертия в гостевую книгу кафе был его последним деянием на службе у литературы. А после Рихард исчез и лишь некоторое время спустя стал появляться в «Романтическом кафе». Кто знает, сколько боли причиняли ему эти визиты на бывшую родину в качестве чужака и рядового посетителя. Вынужденного просить подать себя газеты, а не разносить их самому.

Потом какое-то время поговаривали, будто Рихард замышляет открыть новое «Кафе Запада». И на свете не было бы ничего естественнее! Повадка и осанка, традиции и склад ума – все было при нем, чтобы стать для современной литературы радушным хозяином. Но ничего подобного не случилось. Никакого кафе Рихард не открыл. И через полгода его забыли. Не только потому, что задолжали ему денег. Причины забвения были скорее историческими – так забывают писателя, пережившего свое время. А ведь когда-то в одном из фильмов, воссоздававших колорит знаменитого берлинского запада, Рихарду даже поручили роль. Одному богу известно, в какой провинциальной глуши крутят сейчас эту ленту. Портрет Рихарда, выполненный знаменитыми живописцами – один раз это был сам Кёниг, – дважды выставлялся в «Сецессионе»[30]. Искусство воздало ему почести, подобающие истинному меценату. Сегодня эти портреты висят в каких-нибудь стылых салонах, где о Рихарде как личности никто понятия не имеет. И уже подрастает литературное поколение, у колыбели которого Огненный Рихард не стоял. И они, эти новые, уже не будут его знать.

Как-то раз он показал мне застекленную коробку с бабочками. Это были редкостные бабочки, дивной красоты, бархатнокрылые, удивительной раскраски, пурпурные, черно-багряные, желтые. Кто-то открыл способ таким образом препарировать мертвых бабочек, чтобы их тончайшая пыльца сохранялась невредимой. Вот таких, можно сказать, забальзамированных бабочек Рихард стал продавать в качестве брошей. А что, подумал я, найдутся женщины, которым захочется украсить себя экзотическими насекомыми. Значит, за Рихарда можно не волноваться.

Еще несколько месяцев спустя я увидел у Рихарда открытку от Леопольда Вёльфлинга, знаменитого эрцгерцога из императорского семейства Габсбургов. «Дорогой Рихард!» – так начиналось это послание. Их свело друг с другом сходство исторических судеб. Огненный Рихард, бывший король, и Леопольд Вёльфлинг, бывший принц, подружились. Леопольд Вёльфлинг намеревался открыть в Вене экспозицию бабочек. Однако дам бабочки не увлекли. Ведь броши носят на столь деликатных, столь уязвимых для прикосновений местах – а нежная пыльца бабочек была законсервирована все же не настолько надежно, чтобы выдержать энергичный натиск предприимчивых кавалеров! Вот если бы Рихард вдобавок изобрел какой-нибудь оригинальный, особо хитроумный вырез дамской блузки – тогда другое дело. Тогда он был бы спасен. Он же, наоборот, хотел ввести в моду особую застежку. Но в наше время разве на застежки будет спрос?

Так что дело не заладилось, и живется Рихарду не ахти как. Волею судьбы, которая, похоже, несмотря ни на что, снова и снова толкает его в объятия злободневности, наш Рихард – не ктонибудь, а именно он – помог раскрыть убийство Ратенау. Случилось так, что он оказался на Кёнигсаллее десять минут спустя после покушения. И уж он-то знал, как поступать в подобных случаях. Он позвонил в газеты. Если бы не он, экстренных выпусков пришлось бы ждать на целый час дольше.

Но самого его попадание в историю в который раз миновало. Теперь он каждый вечер сидит в небольшом кафе на Курфюрстендамм и читает газеты – газеты из вторых рук. Поговаривают, у него есть кое-какие бумаги на бирже. Быть может, за счет этого он и живет. Но душой он блуждает где-то в кущах прошлого. Грусть, которую навевает на меня весь его облик, сродни той, которую я испытываю при виде старых газет и особенно собственных статей в этих газетах.

Вот до чего дорог мне Огненный Рихард…