Берлин и его окрестности

В одиннадцать вечера Мулакштрассе напоминает раскопки древнего города. Издали и боязливо заглядывает сюда фонарь с угла Шёнхаузенштрассе. В темноте взад вперед прохаживается девица, неостановимо и равномерно, как маятник, словно ее ходом тоже управляет незримый часовой механизм.

На углу слева стоит будка Вилли. Его помощник Ханс тоже уже тут как тут. У него прическа сегодня немыслимой красоты, напомаженная, с безупречным пробором. Густав, литограф, чувствует себя здесь как дома. Он и впрямь в войлочных домашних шлепанцах, а лицом больше всего напоминает осеннюю стерню.

Вилли – букмекер. Однажды ему посчастливилось надуть двоих офицеров, которым вообще-то с букмекерами иметь дело категорически запрещено. Когда они подошли, Вилли как раз поздоровался с приятелем, вылезавшим из шикарного авто. Лимузин произвел на офицеров сильное впечатление. Они решили, что человек, имеющий в друзьях владельца такой машины, не может быть простым букмекером. И доверили Вилли свои деньги. Очень много денег. С тех пор они Вилли не встречали.

Хайнц Линек. Вид на ночную Фридрихштрассе от входа в метро. 1926 г.

Неизвестный фотограф. В одном из первых стриптиз-клубов Берлина после Первой мировой войны. 1922–1923 гг.

Примерно за полчаса до полуночи появляется Длинный Герман. У него широкое, очень свойское, добродушное лицо. Глазки маленькие, заплывшие, скрывающие за слезливой поволокой быстрый и зоркий взгляд исподтишка.

В тот же миг Густав исчезает. Понятия не имею, чем он занимается в своем типографском подвале.

В крапчатом погребке

В погребке, именуемом крапчатым, обретаются дворники и колотушники. Колотушники – это попросту нищие. На всех рабочая одежда, по несколько широченных хламид, чтобы было достаточно места для всего, что плохо лежало. Сами же колотушники все как на подбор тощие и промерзшие до костей. Кажется, холод вгрызся в них навеки, и чтобы изгнать его, не хватит и десяти лет на африканском экваторе. Нет, колотушником жить – это не подарок.

Они играют в карты. Шмякают засаленными картонкам о стол, и всякий раз этот звук напоминает приглушенную пощечину.

А вот Фред и Карлуша – не колотушники. С их стороны это вообще, можно сказать, почти одолжение, что они сюда заглянули. Им вообще здесь сидеть не пристало – Фред и Карлуша каждый день по двести марок зашибают.

Фред и Карлуша работают «на западе», то бишь в западных районах Берлина. Они специалисты по лампам накаливания. Обслуживают только богатые дома.

В таких домах в подъездах сразу иной раз по несколько электрических лампочек горит. Карлуша взбирается Фреду на плечи и лампочки вывинчивает. За каждую лампочку некая фирма на Эльзасской улице платит от четырех до шести марок. Электриков происхождение лампочек совершенно не интересует. Не любопытные они люди, эти электрики.

Теперь понимаете, что со стороны Фреда и Карлуши это, можно сказать, почти одолжение – здесь сидеть? Среди каких-то колотушников за скатом?!

Мартин Бадеков. Марлен Дитрих. Около 1924–1925 гг.

В крапчатом погребке обычно очень тихо. Старый пес разлегся возле чугунной печки. Перестук карт нисколько его не беспокоит. «Вот это, я понимаю, собачья жизнь!» – думает он.

Гипсовая забегаловка

Кабачок называется так, потому что находится на Гипсовой улице. Вот ведь как все просто в этой жизни!

Я люблю бывать в гипсовой забегаловке. Очень уютное местечко. Тесное, узкогрудое помещение, весьма значительную часть которого к тому же занимает сам хозяин, округлый толстяк, громоздящийся за стойкой в своем одеянии трактирщика, напоминая пивную бочку с насаженной на нее человеческой головой. Для остальных двух десятков посетителей места остается немного.

Здесь всегда много знакомых. Длинный Макс, штукатур по лепнине (но только в дневное время), Грета, хотя по-настоящему ее зовут Марго, маленькая Берта, Эльза (без всяких кличек и прозвищ) и, наконец, Анни– силезка, в отличие от Анни-баварки.

Этих двух последних желательно не путать; Анни-баварка работает в районе Шёнхаузских ворот и в эти края работать никогда не заходит. К тому же она всего неделю как вернулась. Из каталажки, как сама она уверяет. Но я ей не верю. Она, как совершенно справедливо полагает Макс, вернулась из больницы, только сказать стесняется.

Анни-силезка вслух пересчитывает денежки. Когда я на нее поглядываю, она умолкает. Не знаю, почему. Я же все равно никому не скажу.

А вот некто, поставив перед собой свою сигарную коробку, заказывает две тминные водки. И шумное водружение коробки на стол, и сам заказ пробивают солидную брешь тишины в общем гомоне. Все молчат. Незнакомец с коробкой, в берете гостиничного портье, напряженно соображает: «Что я сделал не так?»

Тут к нему обращается Макс:

– Мне нужна женщина и двойная отмычка.

– Двойная отмычка – это запросто. Можно хоть завтра.

А женщину – нет, сейчас не получится.

Во избежание всяческих недоразумений Эрна верещит:

– Лично я занята!