Берлин — Париж: игра на вылет

Он пригласил на семейное торжество не только родню, высшую знать, армейскую и флотскую, а также чиновничью, верхушки. Благодаря любезным пояснениям фон Пригера и Штейнхуаера, Балк с удивлением обнаружил в «ближнем кругу» кайзера трех евреев — пароходчика Баллина, основателя электротехнической «империи» AEG Ратенау, а также банкира Варбурга. Среди гостей были урожденный прибалт доктор истории и философии Шиман, профессор-зоолог и художник-анималист Фризе, живописцы, литераторы. И даже театральным актерам с певцам было дозволено разделить с ним праздничную трапезу!

Чего-то подобного при других европейских Дворах нельзя было даже вообразить: времена «официальных» королевских шутов давно миновали. Тем временем в Потсдаме со всей этой «не ровней», титулованая, высшая знать Германской империи вынуждена была галантно и вежливо общаться. Вряд ли ее представители были от такого в восторге. Вот только куда было деваться всем этим «фонам» и «цу», если такие порядки завел здесь их властелин, для которого единственный высший авторитет — он сам?

Однако, одно дело — личный демократизм. И совсем другое — тяга к демократии, как к базису общественного устройства. В этом аспекте Вильгельм оставался консервативным реалистом. Даже в Германии, с ее прусским орднунгом, всеобщим средним образованием и сравнительно высоким общим уровнем культуры населения, вручать бразды правления государством политическим партиям с их лидерами-демагогами было черевато.

Регулярно распускаемые кайзером страшилки о предстоящем разгоне Рейхстага и введении режима его полного «личного правления», стали удобным средством окорота слишком ретивых крикунов из парламентских фракций, понуждая их к конструктивной работе с канцлером и правительством. Да, это плодило недовольных. Но у абсолютного большинства немцев, несмотря на то, что кое-кто откровенно посмеивался над страстью монарха к самолюбованию, Вильгельм пользовался огромной популярностью…

Глядя на оживленно общающегося со своим окружением кайзера, Василий внезапно вспомнил эпизод из прочитанных в юности мемуаров академика Крылова.

Находясь в 1913-м году в Киле, наш ученый-кораблестроитель накоротке сошелся со стармехом с баллиновского «Метеора» Шредером. На этом круизнике были применены успокоительные цистерны Фрама, а вопрос целесообразности приобретения лицензии на них для русского флота был одной из целей загранкомандировки Алексея Николаевича.

Однажды, когда они с товарищем коротали время в каюте за чаем после насыщеного трудового дня, по ходу беседы Крылов задал немцу вопрос:

— Герр Шредер, а Вы сами-то, как считаете, любовь к кайзеру в народе имеет вполне искренние корни, или же это нечто поверхностное?

— О, наш Император умеет найти путь к простым сердцам.

— И даже к Вашему сердцу старого морского волка? — с улыбкой спросил Крылов.

— Ну, судите сами, — Шредер задумчиво взглянул на собеседника, — Однажды осенним вечером мы дружеской компанией собрались в Гамбурге, в скромном кабачке за кружкой «Хольстена». Знаете, как это бывает: снаружи барабанит дождь, шумит промозглый ветер, скрипят портовые краны, а за столом — старые приятели, да добрая немецкая песня…

Как вдруг… Дребезжит колокольчик, широко отворяется дверь и… входит кайзер.

— Один!?

— Один. И даже без зонта, в мокрой шинели.

— И вы?

— Ну, мы, конечно, вскочили. Стоим, таращимся на него и молчим, как истуканы.

— А он?

— А он усмехнулся, и говорит: «Что это вы замолчали, камрады? В такую погодку на могилах моряков розы точно не распустятся[2]. Спойте-ка мне лучше „Вахту на Рейне“, да угостите кружкой пивка».

— И вы угостили?

— Ах, Алексей Николаевич! Никогда я не пел так весело, как в тот вечер, вместе с моим Императором. Тогда-то я и выпил лучшую кружку пива в своей жизни…

— Ну, а что же было после?

— Потом он посидел еще немного с нами задумавшись, встал, и со словами «Спасибо вам, друзья. Вы славно проводите свое время!» вышел…

Эпизод этот имел место после марта 1901-го года, когда в Бремене на Вильгельма было совершено покушение анархиствующим психом: кайзер был ранен брошенным ему в лицо куском рельса. Пожалуй, после подобного прецедента иной правитель запросто мог бы отказаться от «излишней близости» к простым подданным.

Не таков был Вильгельм. Страх прослыть трусом в глазах народа был в нем сильнее любых личных опасений. И справедливости ради, сопоставляя факты, нужно согласиться, что «трусоватость» германского монарха в большей степени относилась к возможности испортить публичное реноме или проиграть в «Большой мировой игре», как «император и король», чем к вульгарному бытовому страху за себя, любимого.

К сожалению, о «хождении в народ» царя Николая II говорить не приходится. Ничем подобным наш будущий самодержец не отметился даже в молодые годы. Согласитесь, но вечерять с шампанским в офицерском собрании лейб-гвардии гусарского полка совсем не одно и то же, чтобы взять, да в одиночку заглянуть «на огонек» в трактир, где ведут свои задушевные беседы и поигрывают в «фанты» нижние чины. Это вам не по Кшесинским и ей подобным «картофелинам»[3] шастать…