Берлинская жара

Войдя в холл, они поприветствовали собравшихся, и Шелленберг подошел к мрачному, как грозовая туча, Олендорфу. Тот приветливо кивнул ему. Они всегда симпатизировали друг другу, будучи образованными интеллектуалами и, в каком-то смысле, «белыми воронами» в верхней линейке РСХА.

— Черт возьми, Вальтер, — сказал Олендорф, — Брандт по-прежнему блокирует мои докладные Гитлеру. Как вы думаете, он делает это по распоряжению рейхсфюрера или по велению души?

— А вы спросите об этом самого рейхсфюрера.

— Я спрашивал. Он разводит руками и кивает на Брандта, как будто ничего не может поделать. Такой вот независимый Наполеончик под крылом Гойе.

— Отто, ваша историческая аналогия опасна.

— Я раздражен.

— Кроме того, сравнивать Брандта с Бонапартом — явный перегиб, — хмыкнул Шелленберг. — Если уж вам так мила французская история, то он скорее… мадам де Кондорсе.

— Вы хотите сказать, что рейхсфюрер соответственно маркиз де Кондорсе? — с абсолютно серьезным выражением лица сказал Олендорф. — Сомневаюсь, чтобы наш Хайни был способен отравиться ядом из перстня, но научная активность обоих наводит на ассоциации. Чтобы все совпадало, остается дождаться парадокса Гиммлера. Или он уже обнародован?

— Отто… — погрозил пальцем Шелленберг.

Неожиданно к ним подошел Мюллер.

— Что не поделили, друзья мои? — спросил он, стараясь выглядеть дружелюбно.

— Да вот, господин Олендорф утверждает, что принцип Кондорсе может быть применим к вермахту накануне больших сражений. А я считаю, что лучше пойти к гадалке.

— Кондорсе, Кондорсе… — задумался Мюллер. — Это какой-то француз из революционной истории?

— Республиканец, — уточнил Олендорф. — Потерянная душа.

— Все они были путаники, — усмехнулся Мюллер. — И все плохо кончили… Я ведь, собственно, вот что хотел, Вальтер, мне понадобится ваша помощь во Франции. Если точнее — в Париже и Трире. Там у нас действует сеть под видом Сопротивления. Нужно установить связь, скажем, с испанцами, а еще лучше — с португальцами. Так, чтобы выглядело натурально. Поможете?

— Конечно, группенфюрер.

— Зачем так официально? Мы же старые друзья. Просто Генрих.

— Кстати, Генрих, — спохватился Олендорф, — а ведь у меня на вас жалоба аж из самой рейхсканцелярии. В гестапо вызвана жена Капельмайера из центрального аппарата партии. Она перепугана. Капельмайер прибежал к Борману. Что там происходит? Говорят, вы нашли крамолу, что-то с пропажей литер из партийной типографии? Она клянется, что не имеет к этому никакого отношения.

— Я разберусь, Отто, — заверил Мюллер. — Пусть жена Капельмайера спит спокойно. Ее не станут вызывать на допрос. Рейхсляйтер тоже может не переживать.

В этот момент в зале появился Гиммлер. Гул голосов мгновенно стих. Все замерли в почтительной позе.

— Хайль Гитлер! — звонко поприветствовал рейхсфюрер.

Воздух треснул от громогласного «Хайль!»

— Прошу вас. — Решительным шагом Гиммлер направился в зал.

— Так мы еще поговорим, Вальтер? — торопливо уточнил Мюллер. — Завтра? Можем даже поужинать вместе, если не возражаете. — Кривая улыбка с трудом раздвинула его губы. — Нам надо договориться, Вальтер. Нам надо договориться. — В голосе Мюллера прозвучала плохо скрываемая угроза.

Берлин, 18 августа

Хартман предложил Виклунду отвезти его на своей машине в министерство экономики, где должно было пройти отраслевое совещание по закупке медикаментов для нужд армии. Ночь Виклунд провел в объятиях актрисы из «Немецкого театра», с которой познакомился год назад, но рано утром вернулся в свой номер в «Адлерхофе», где принял ванну, позавтракал, побрился и, свежий и благоухающий на пять шагов вокруг себя французским одеколоном, спустился в холл, где его уже ждал Хартман.

Ехать было недалеко, поэтому Хартман не торопился.

— Боже мой, Франс, что с городом! — печально причитал Виклунд, глядя в окно. — Если так пойдет дальше, от Берлина останутся одни головешки.

— Большого смысла в этих бомбежках я не вижу. — сказал Хартман. — В Гамбурге живого места не осталось, чудовищные жертвы среди жителей — и что? Промышленность это не затронуло, заводы работают. Все равно что швырять камни в море, надеясь убить в нем рыбу. А люди только сплотились вокруг Гитлера.

— Новая тактика англичан, подаренная им американцами. Пусть противник захлебнется кровью своих близких — чем больше ужас, тем ближе победа. Этому, кстати, они научились у вас, немцев: приладили двигатель и пару крыльев да пустили бомберы стаями. Нам в Швеции такое в диковинку. Мы как-то привыкли ценить человеческую жизнь.

— Вы не воюющая сторона. Вам позволительно быть человечными. А впрочем, как это у Лукана? Во время войны законы молчат.

— Вы почему-то сегодня не в духе, Франс. Почему?

Хартман достал из внутреннего кармана открытку, отправленную вчера Гесслицем из Лейпцига, и протянул ее Виклунду.

— Вот, Юнас, возьмите.

— Что это? — Виклунд прочитал текст, перевернул открытку. — Что это? Какая-то Марта, Фриц, петунии. Не понимаю.