Берлинская жара

На часах было далеко заполночь, когда Ванин вернулся домой. Осторожно, чтобы не будить домашних, он закрыл дверь, снял сапоги и на цыпочках прошел в ванную. Он всегда брился перед сном, чтобы утром не терять на это время. В зеркале позади него возникло заспанное лицо жены.

— Ты чего не спишь? — спросил он.

— Есть будешь?

— Не надо. Я сыт.

Лежа в постели, он задумчиво курил, и взгляд его открытых глаз тонул бездонной ночной темноте.

— Что с тобой, Паша? — спросила жена. — Что-то случилось?

— Мир меняется. Скоро мы не узнаем самих себя. — Он загасил окурок и повернулся лицом к ней. — Давай спать.

Утром Ванин отправил докладную записку с анализом полученной из Берлина информации Меркулову, затем позвонил в приемную Берии. Секретарь доложила, и нарком снял трубку. Ванин изложил содержание шифровки из Берлина и свое видение происходящего.

— Таким образом, в донесении, переданном СИС, Шелленберг попытался втянуть противоположную сторону в реальный, но чрезвычайно сложный проект. Возможно, чтобы выиграть время и продвинуться к поставленной цели по иному пути.

Берия заметил с характерным грузинским акцентом:

— А может быть, чтобы показать свою открытость и готовность к разговору?

— Возможно, Лаврентий Павлович. Я подумаю над этим. И еще. Хочу обратить ваше внимание, что Баварец работает.

Берия помолчал:

— Вижу.

И добавил:

— Напоминаю вам, товарищ Ванин, и вашим сотрудникам в Берлине, что операцию «Клевер» никто не отменял.

Харцвальде, 27 июня

В воскресенье Феликс Керстен вставал очень рано, садился за руль своего «Хорьха» и ехал на небольшое озеро, расположенное в пяти километрах от его дома на краю маленькой деревушки, в которой жили одни старики. По возможности, он старался не изменять своим привычкам и прием пациентов в своей берлинской клинике планировал таким образом, чтобы воскресенье оставалось свободным. Повернув к озеру, он ставил машину на обочине, глушил мотор, затем доставал из багажника удочки, сачок, ведро, раскладной стульчик и шел на мостки. Там, на краю, он усаживался, широко расставив ноги, нанизывал на крючок червяка из старой жестяной банки, закидывал удочку и, облегченно выдохнув, замирал в бездумном созерцании поплавка, мерно покачивающегося среди кувшинок и лилий.

Над водой струился утренний пар, по ее поверхности бесшумными зигзагами шныряли водомерки. Время от времени слышался тихий всплеск неосторожной рыбы. Воздух был чист и пронзителен. Темный частокол леса на противоположной стороне сливался со своим отражением и смотрелся пастельно зыбким, словно в предвкушении какого-то сладостного чуда. Тонко звенели кузнечики, гулко пахло тишиной и покоем, ватным облаком на голову наваливался покой, приминая мысли и чувства, оставляя смутное впечатление единения со всем, что тихо и незаметно дышало и жило вокруг.

За спиной послышались шаги. Керстен слегка повернул голову и краем глаза отметил приближающегося мужчину, определенно крупного и хромого. Досадно цыкнув, Керстен вернул взгляд своих прозрачных глаз к поплавку, стараясь не обращать внимания на нарушителя его драгоценного одиночества. Мужчина немного постоял на месте, затем закурил, медленно подошел к краю мостков, подтянул брошенный кем-то пустой ящик и сел на него. Ящик угрожающе затрещал под его весом.

Гесслиц оказался здесь не случайно. Он ехал за «Хорьхом» Керстена на значительном расстоянии и вылез из автомобиля только тогда, когда тот расположился на берегу с удочкой. Гесслиц поздоровался. В ответ Керстен хмуро кивнул. Гесслиц полюбопытствовал, как идет клев. Едва сдерживая раздражение, Керстен процедил, что не может знать, поскольку только что приехал. На его полном, курносом лице с огромным из-за глубоких залысин лбом проступило хмурое недовольство. Гесслиц заметил, что лучший клев начинается засветло. Керстен промолчал.

— Когда все закончится, мы будем думать только об этом, — кивнув на поплавок, задумчиво произнес Гесслиц.

Повисло неловкое молчание.

— Что закончится? — уточнил Керстен.

— Война. — Гесслиц прищурил глаз от набегающего сигаретного дыма и спросил: — Из чего он сделан, ваш поплавок? Очень большая рыба может утянуть его на дно.

— Здесь не водятся очень большие рыбы, — напряженным голосом сказал Керстен.

— Ну, да, конечно. Они живут на суше.

Керстен повернул к нему голову и окинул внимательным взглядом:

— Вы кто?

— Мое имя ничего вам не скажет, — пожал плечами Гесслиц. — А вот вас я знаю. Вы Феликс Керстен, врач.

— Знакомое лицо. Где-то я вас видел.

— Ну, если только мельком.

Взгляд Керстена вновь обратился к воде.

— И что же вам нужно?

Гесслиц вздохнул:

— Вы правы, не станем, как кошки, крутиться вокруг горячей каши.

Он зажал сигарету в зубах и, отклонившись назад, достал из внутреннего кармана пиджака фотокарточки. Затем с трудом поднялся с ящика и подошел к Керстену, который словно окаменел.