Берлинский дневник (1940-1945)

Позже у меня с Адамом был долгий разговор. Он выглядит очень бледным и усталым, но, судя по всему, рад меня видеть. Он в ужасе от того, что Лоремари Шенбург вернулась в Берлин. Его очень беспокоят ее непрекращающиеся попытки свести вместе людей, которых она подозревает в сочувственном отношении к тому, что я называю die Konspiration,[181] и многие из которых уже принимают в нем активное участие, так что им и так с трудом удается отвести от себя подозрения. Каким-то образом она узнала и о причастности Адама; теперь она не дает покоя и ему и его окружению, в котором она получила прозвище «Лоттхен» (в честь убийцы Марата — Шарлотты Корде). Многие прямо считают ее опасным человеком. Она и на меня жаловалась: я де не желаю принимать активное участие в приготовлениях.

Дело в том, что между всеми ними и мной существует фундаментальная разница во взглядах: не будучи немкой, я заинтересована только в уничтожении Сатаны. Я никогда не придавала большого значения тому, что будет потом. Будучи немецкими патриотами, они хотят спасти свою страну от полного краха путем создания своего рода временного правительства. Я никогда не верила, что даже такое временное правительство окажется приемлемым для союзников, которые отказываются проводить различие между «хорошими» и «плохими» немцами. Это, конечно, их роковая ошибка, и все мы, вероятно, дорого за нее поплатимся.

Мы договорились не встречаться до пятницы. Когда он ушел, Мария Герсдорф заметила: «Он так бледен и истощен; иногда мне кажется, что ему осталось недолго жить».

По мере того как война затягивалась, вовлекая все новые и новые европейские государства и по мере того как росло число погибших, масштабы людских страданий и материальных разрушений и поступали все новые сведения о зверствах немцев, союзникам становилось все труднее проводить различие между Гитлером с его пособниками и так называемыми «хорошими немцами» и вести политику, которая позволила бы Германии, очищенной от нацизма, снова войти в сообщество цивилизованных наций. Тем более что за исключением заверений и обещаний со стороны немногих отдельных лиц, никогда не было никаких весомых доказательств того, что Гитлер не представляет Германию в целом. Как уже в мае 1940 г. это сформулировал Антони Иден: «Гитлер есть не феномен, а симптом, выражение воли огромной части немецкого народа». А 20 января 1941 г. Уинстон Черчилль дал британскому Форин-Оффису распоряжение игнорировать любые попытки мирного зондажа изнутри Германии: «Нашей реакцией на все такого рода запросы или предложения должно быть полное молчание…» Именно эту стену недоверия и враждебности и пытались столь отчаянно преодолеть Адам Тротт и его друзья в антинацистском сопротивлении. Но ответ был дан раз и навсегда президентом Рузвельтом в январе 1943 г. в Касабланке: «Безоговорочная капитуляция». А это оставляло даже многим убежденным антинацистам только один путь: держаться до конца.

На ужин к нам пришла Ara Фюрстенберг. Она теперь живет в Грюневальде, в доме актера Вилли Фрича. Это очаровательный коттеджик, который он поспешно оставил после нервного срыва во время одного из недавних налетов. Говорят, что он целый день лежал на кровати и рыдал, пока его жена не вернулась в Берлин и не вывезла его за город. Ага делит дом с Джорджи Паппенхаймом, обаятельным человеком, который много лет был дипломатом и которого только что отозвали из Мадрида, вероятно, из-за фамилии (Паппенхаймы — один из старейших аристократических родов Германии). Он прекрасно играет на фортепиано.