Берлинский дневник (Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента)

Первый из показанных нам на обратном пути "спитфайров" пролежал там так долго, что немецкие механики уже успели снять с него роллс-ройсовский двигатель и приборную доску. Он уже покрывается ржавчиной, на что мы и указываем. Наш офицер предлагает продемонстрировать другой. Он находится на пляже у маленькой деревушки на полпути к Кале. Мотор пока на месте, приборная доска тоже, но меня отводит в сторону молодой лейтенант с расположенной по соседству зенитной батареи и по секрету сообщает мне интересную информацию: именно этот "спитфайр" был сбит несколько недель назад, а лейтенанту как раз сегодня удалось во время отлива вытащить его из моря. Когда наш сопровождающий предложил показать свой третий "спитфайр", мы сказали, что проголодались, и предложили возвращаться в Кале.

Позднее. Чего мне никогда не забыть, так это как молятся бельгийцы и французы в этих маленьких приморских городках о том, чтобы прилетели английские бомбардировщики. Несмотря на то что, когда их молитвы оказываются услышанными, это для них часто означает смерть, они благословляют бомбу, которая их же и убивает. Сейчас три часа ночи, немецкие зенитки стреляют без остановки с тех пор, как в половине двенадцатого мы услышали первый за сегодняшнюю ночь разрыв английской бомбы рядом с гаванью. К счастью, англичане целятся в порт, а здесь, в городе, поблизости от нас не падало ничего такого, что могло вызвать беспокойство. Воздушной тревоги не было. Для нас единственный признак происходящего - грохот зениток и разрывы бомб. В подвал никто не спускается. Когда немцы удалились, мы сидели с хозяином-французом, членами его семьи и двумя официантами и пили красное вино за каждую разорвавшуюся английскую бомбу. Теперь в постель, но боюсь, что в номере есть клопы.

Кале, 16 августа

Клопы были. За завтраком все почесывались и жаловались, что не могли уснуть. Можно проспать всю ночь под бомбежки, но не под натиском клогшв и блох. Мы торопливо завтракаем и в восемь тридцать выезжаем в Булонь.

Булонь, 16 августа

'o До чего же здорово немцы замаскировали свои временные аэродромы! От Кале до Булони мы проехали по крайней мере мимо трех. Они устроили их не на пастбищах, как я ожидал, а на пшеничных полях. В поле стоят копны, а между ними оставлены узкие дорожки через все поле для взлета и посадки самолетов. Каждый самолет спрятан в укрытии, сделанном из веревочной сетки, а поверх нее привязаны снопы пшеницы. Как и в Генте, задняя стенка укрытия и две боковые защищены мешками с песком. На одном большом пшеничном поле размещалась, должно быть, сотня подобных укрытий. Мастерские и склады горючего тоже спрятаны в таких укрытиях. Есть и система "карманов", которые я видел в Генте. Приземлившись, самолет заруливает по шоссе или дорожке в ближайший "карман", который может находиться на некотором удалении от поля. Там самолет либо укрывают сеткой, либо загоняют в лес.

Наши офицеры и чиновники очень внимательно следили за тем, чтобы мы не общались с возвращавшимися с задания пилотами. Но вчера и сегодня утром я говорил с несколькими моряками и армейскими офицерами, несущими службу на береговых батареях, и меня удивила их уверенность, что через несколько недель война закончится. Один морской капитан, командир большого орудия в Кап-Блон-Не (это на полпути от Кале до Кап-Гри-Не), отвел меня сегодня утром в свой блиндаж, вырытый в склоне холма, чтобы показать, как он его оборудовал. Там было очень уютно. Между стенами он подвесил гамак и поставил столик, который был завален немецкими книжками и журналами. Капитан был родом из пригорода Гамбурга, очень интеллигентный молодой человек с соломенного цвета аккуратно подстриженными волосами. Я его еще накануне заприметил.

- У вас здесь неплохое местечко, - сказал я, - только...

- Что - только? - засмеялся он.

- Ну, я знаю Нормандию зимой, с конца октября по апрель здесь чертовски холодно, каждый день дождь. Сейчас-то ваш блиндаж отличный, капитан, но зимой здесь будет не так уютно.

Он взглянул на меня с явным удивлением.

- А я вовсе и не собираюсь проводить здесь зиму, - продолжил он уже совершенно серьезным тоном. - Война-то закончится задолго до нее. Вы, наверное, пошутили, да?

- Нет, я не шутил, - ответил я, слегка оторопев от его железной уверенности. - Вы имеете в виду, что, без всякого сомнения, вторжение и захват Англии завершатся к Рождеству, капитан?

- В это Рождество я буду со своей семьей, - ответил он.