Берлинский этап

Дверь легковой машины, новой, по всей видимости, немецкой модели, неслышно открылась, и на улицу деловито и решительно шагнул человек в военной форме.

Несколькими быстрыми шагами он приблизился к стоявшим внизу солдатам и стремительно взлетел вверх по ступенькам.

— Аксёнова, поехали.

Два слова прогремели для Нины громом среди ясного летнего неба.

От самоуверенной фигуры незнакомого человека с безупречной военной выправкой, от безразличного взгляда его глаз цвета льда исходила угроза.

Девушка не знала, чем именно была вызвана внезапно обрушившаяся на нее тревога.

Летнее утро померкло. В памяти вдруг всплыло всегда беспечное, улыбающееся лицо дяди Фёдора. «Это конец», — пронеслось в голове.

— Куда? — девушка старалась спросить спокойно и уверенно, но голос дрогнул, оборвался, и короткое слово прозвучало тоскливо и тускло-обречённо.

— В Берлин.

Какими дорогами колесит по земле обречённость?

Нина знала теперь, ни на разбитой телеге в бездорожье и хляби — обречённость ездит в автомобиле чёрном-чёрном, как крылья ворона.

Чёрный ворон разносит горе по земле. Чёрные перья кружатся в воздухе и опускаются на чёрный снег.

Нина вспомнила, как молилась во время бомбёжки, и как хоронили отца.

Человек в военной форме подождал, пока девушка сядет на заднее сидение, и опустился на переднее, рядом с шофёром.

Зловещее карканье, чёрный снег и брошенный гроб взорвались визгом мотора.

Мелькание домов немного успокаивало, но мысль о том, что будет, когда остановится автомобиль, не отпускала, стучала в висках.

Берлин… Нина с грустью вспомнила, как мечтала увидеть город славы и поражения, как любовалась его сверкающим небом, когда казалось, что этот необъятный в своей красоте и величие салют виден из любого уголка земного шара.

И вот мечта обрела очертания развалин и геометрически правильных свежевыкрашенных новых стен, новой гладкой дороги, но эти стены, эти дома и дорога как будто тонули в густой чёрной дымке.

Только цветы… Их так много в этом городе, откуда началась и где окончилась война. Красные, розовые и нежно-нежно голубые звёзды в темнеющей августовской зелени газонов.

Нина цеплялась взглядом за эти цветы, как будто они могли остановить несущийся куда-то автомобиль. Они не могли…

Автомобиль остановился у серого трехэтажного здания.

В голове девушки молниеносно пронеслось: «Бежать!», но офицер уже вышел из машины и предусмотрительно пропустил Нину вперёд.

— Прямо! — сухо приказал он.

Теперь всё происходящее казалось Нине страшным сном — таким бесконечным был узкий коридор. Прошлое и настоящее рассыпалось со звоном под ногами, и этим звоном было будущее.

Оно вдруг встало перед девушкой огромными горами из одежды, туфель и человеческих волос, и все эти горы таяли в пламени.

«Я ни в чем не виновата», — хотелось крикнуть девушке, но беспощадный голос здравого смысла говорил, что это бесполезно.

Длинный коридор заканчивался серой дверью.

— Сюда, — офицер пропустил Нину вперёд в просторное помещение на первом этаже.

Ни одно яркое пятно не оживляло его мрачные стены. Солнечный день безнадёжно стучался в окна и рассеивался по углам.

Реальность вдруг поблекла, стала чёрно-белой, как будто была лишь воспроизведением действительности на экране в темном кинозале.

За длинным столом апатично смотрел в никуда грузный офицер с лысеющей курчавой шевелюрой грязно-рыжего цвета, орлиным носом и толстыми губами.

На мгновение его бесцветные глаза встретились с взглядом вошедшей девушки, и он показал ей на стул напротив себя.

— Садитесь.

Каждая морщинка тяжеловатого лица грузного майора как на фотоснимке отпечаталась в душе девушки. Это лицо вдруг стало самым важным на земле, как будто сама судьба лениво восседала перед ней с большими майорскими звёздами на пагонах.

— Ваше фамилия, имя, отчество…

Голос майора прозвучал безразлично, безлико.

— Аксёнова Нина Степановна.

— Год рождения.

На секунду Нина замешкалась.

Звёзды на пагонах майора вдруг засияли путеводными звёздами, и каждая из них освещала свою дорогу.

«Скажи, что ты с двадцать шестого», — прошептал вдруг кто-то на ухо голосом тёти Маруси.

Взгляд бесцветных глаз стал выжидающим.

— С тысяча девятьсот двадцать шестого.

Майор спрашивал, где родилась девушка и как оказалась в Германии.

Нина ответила, что родилась в Казани, а зимой сорок второго её угнали из Козари.

Офицер старательно записывал и вдруг испытывающее посмотрел на девушку:

— Зачем бежала?

— Хотела увидеть Россию и брата, — Нина услышала свой голос как будто со стороны и не узнала его. Голос стал чужим, тихим и слабым.

Осколки действительности вдруг стали единой картиной.

Опущенные ресницы Ани, злорадная ухмылка замполита, стрелки, бегущие по замкнутому кругу циферблата, — всё вдруг обрело свой зловещий смысл.

Ведь оставалось ещё восемнадцать часов.

«Восемнадцать часов!» — хотелось бросить упреком в лицо этому майору, так безразлично сверкавшего звёздами напротив, но слова застыли в горле, и девушкой неожиданно овладело ледянящее спокойствие. Словно и прошлое, и будущее, и настоящее вдруг оказались под белой-белой толщей.