Бермудский треугольник

— Не боись Володьку Пистончика, не боись, Григола Саркисовича боись, — остерег он назидающе. — Мелко Пистончик еще плавал, малец мокрогубый. Жизнь для него, как американская киношка. А што такое киношка? Помнит, небось, што-то бежало, орало и стреляло, а шо бежало и куда стреляло, хоть лопни, не помнит. Мелькание помнит, хрен крольчачий с Пресни. Григола Саркисыча боись, говорю. Он сквозь землю на два метра видит, а я на полтора…

Все четверо за столом приумолкли. Хилый, посерев осунувшимся лицом, пробормотал:

— С удовольствием удовлетворен. Спасибо. Молодой парень презрительно чмокал губами, ковырял во рту зубочисткой, необъятноспинный смачно жевал, рвал зубами с шампура мясо, отчего двигался сильный его затылок. Армянин, не моргая, косо взирал из-под лохматых бровей на хилого, и взгляд его делался ленивым, сонным.

— Не боись, не боись, — с убаюкивающей лаской повторил он слова необъятноспинного и, взблеснув перстнями на волосатых пальцах, пододвинул тарелку с закусками к хилому: — Ничего. Все мы — друзья. Я хочу всем верить. Кушай, кушай. Все кушайте. Я друзей люблю. Я не люблю киношку. Пиф-паф, плохо! Кровь. Нехорошо. Неинтеллигентно.

И он замолчал, молчали и его друзья, ковыряя вилками в тарелках.

— Ты видишь теплую компанию вон там справа? — спросил Андрей, глазами указывая на ближний столик, где сидели четверо. — Знатные, видно, ребята, лирики современной пробы.

— Нужны они мне на чих, — отозвался Христофоров, с такой энергичностью разрезая мясо, что водка заплескалась в рюмках. — Таких субъектов две трети в ресторане, если не больше. Глянь влево, там другое — веселится интеллигенция, а тосты произносят, как укушенные!

За длинным столом у стены закричали «браво», оттуда донеслись сначала раздробленные, потом соединенные аплодисменты, там встали, потянулись рюмками в одну сторону, лица мужчин и женщин расплывались в любезных улыбках — за спинами не было видно, кем там восхищались, кому улыбались и так аплодировали, быть может, той итальянской знаменитости, в честь которой был банкет, как давеча объяснил официант.

— Рабы. — Христофоров изобразил губами и носом кислое страдание. — Когда наконец мы изживем проклятое ползание на пузе перед иностранцами! Отвратно до изжоги. Правда, есть образец и пример. Всенародно избранный затанцевался перед другом Колем и другом Биллом до третьего пота. А как известно, в политике уважают только силу, о слабеньких вытирают ноги.

— О слабых?.. — поморщился Андрей. — Наш сиятельный тоже о кого-то вытирает ноги. Не о нас ли с тобой? Что-то не то происходит на белом свете, Ким.

— Не надейся, не отвечу. Я глупее тебя, Андрюша, значит, счастливее тебя, уяснил? Я сделал, что мог: сбросил с плеч обузу. Бежал с каторги, которую ты еще не знаешь. Поэтому: живи пока живется. Плетью обуха не перешибешь. Все само собой придет к общему знаменателю. Что происходит? Я в высокой политике не петрю и хочу плыть по течению. Что это? Ты — что?

— Что значит «что»?

— Ты о чем, Андрей? Куда ты смотришь?

— Ничего не понимаю. Это она? Откуда здесь она?

— Кто она?

Андрей, растерянно хмурясь, смотрел в зал, в сторону длинного стола, где все громче, все оживленнее продолжали шуметь, кричать, улыбаться, произносить тосты, празднично стрелять пробками шампанского — эта беззастенчивая восторженность выделялась в общем ресторанном гуле, и в этом неприятном хаосе возбужденно смешанных человеческих звуков и голосов шла меж столиков прямо к Андрею незнакомая, выточенная будто из чего-то драгоценного, и будто чем-то знакомая женщина в прозрачной блузке, в такой короткой юбке, что вызывающе видны были колени, часть бедер, и внезапное, чудилось, колдовское узнавание сна оглушило Андрея, сбило дыхание, он не мог представить ее в ресторане, в таком слишком открытом костюме, но ее волосы цвета светлого золота, темно-серые глаза, тепло плещущие смехом, ее ровная походка «по жердочке» не могли не принадлежать Тане — да, это была она, Таня, присутствие которой здесь он не в силах был вообразить. И он встал, еще не веря, как в тумане наваждения, сделал несколько шагов к невозможному двойнику Тани — и наваждение не исчезло. Она легко шла ему навстречу, протягивая руку.

— Андрей, — сказала она смеющимся голосом, и он почувствовал пожатие ее пальцев. — Вот странно! Я увидела тебя издали и сначала не поверила! Просто невероятно! Каким образом ты здесь? Ты ходишь по ресторанам?

Он улыбнулся неловко:

— Я хотел это спросить у тебя, Таня.

— Как я оказалась здесь? Меня привел сюда мой преподаватель по эстетике, он добр и очень талантлив, — заговорила она, с искренней радостью сияя глазами ему в глаза. — Вчера приехал знаменитый итальянский модельер, кутюрье Петини, захотел посмотреть нашу школу. Ему показали, он восхищен, представь — понравилась ему и я. Он даже спросил, не соглашусь ли я поехать в Париж, где будет его показ осенью. Конечно, это чисто итальянский комплимент, цена которого моя грошовая обворожительность.