Бермудский треугольник

— С машиной заметано. Я сказал — и не напоминай, — бросил Спирин, тяжеловатой раскачкой продолжая двигаться по мастерской, и раздернул занавеску, закрывающую «Катастрофу», дохнувшую жутью гибельной ночи. — Ну, ну, ну! Господи помилуй! — воскликнул он. — Страшноватенько! Что-то из ряда вон! Апокалипсис девяностых годов двадцатого века! Горящий Белый дом и баррикады — слабее. Твой дед, Андрей, карающий колдун, не пощадит никого! Ты не в деда ли? Зло помнишь? Хреновину говорю, — поправил он себя, озираясь на пейзажи и портреты на стенах. — А тут другая страна: сплошной блеск — красное, желтое и синее — радость, как у импрессионистов, а он никак не импрессионист. Реалистические портреты — первоклассные. Короче — выход из ада в поле истины, как говаривали в античные времена. У твоего деда нет любви к року. Он не стоик. Эти ребята утверждали, что надо быть бесчувственным и бесстрастным к трагедиям жизни… да и к судьбе. Я не солидарен с твоим дедом. После некоторых картин заработаешь бессонницу. Я скорее — стоик, но особый — терпеть не могу слизняков и иуд с самоварными деммордами. А твой дед — Робеспьер… Да. Демидов — талантище! Мамонт! Что ты будешь делать со всем этим царством?

Спирин вышел на середину заливаемой солнечным светом мастерской, показавшейся Андрею веселой, живой, как при жизни деда, окинул прищуренными глазами картины, скульптуры, мраморные и гипсовые бюсты, деловито спросил:

— Как ты обойдешься с таким наследством? Надеюсь, оно завещано тебе?

— Да.

— Так что ты будешь делать?

— Откровенно говоря — не знаю.

— Всерьез не знаешь?

— А что?

— Не знаешь или лукавишь, Андрюша? Если всерьез не знаешь, может быть, помочь, подумаем, сообразим вместе.

— И что же такое сверхразумное мы можем сообразить, Тимур? — спросил Андрей, вспомнив о помощи, предлагаемой ему Песковым.

— А ты не смейся, — сказал Спирин, хмуря брови. — У меня и моего шефа достаточно высоких связей. Достанем Русский музей в Петербурге, убедим купить шедевры. Там им гарантирована вечность. Есть, кстати, и другие музеи.

Андрей сказал:

— В последние годы музеи картины не покупали. Приезжали, смотрели, ахали и в конце концов извинялись: денег нет.

— Найдут. И купят, — проговорил Спирин и похлопал по плечу Андрея. — Рычаг требует, чтобы кто-то приложил усилия. Не так, что ли, Андрюша? Жизнь есть жизнь, а без денег жисть плохая, не годится никуда. Так наяривали советские граждане в годы нэпа. Вроде песенка начиналась так: «Всюду деньги, деньги, деньги, всюду деньги, господа, а без денег…» ну и так далее, конец ты знаешь. Смешно, конечно, но — жестокая реальность. Как я понимаю, ты безработный журналист, пенсию и соросовскую стипендию не получаешь — и деньжата тебе необходимы. Ибо — «а без денег жисть плохая, не годится никуда».

— Ты обещал мне помочь продать машину, — сказал Андрей, уходя от разговора, создающего душное беспокойство, как будто вся жизнь его теперь зависела от судьбы мастерской. — Давай не будем сейчас о картинах. Денег от продажи машины мне пока хватит.

— Какие это деньги? Мелочь. Труха. На сигареты «Прима», — сказал Спирин. — Надолго тебе их не хватит. Я имею в виду, Андрюша, полную обеспеченность. Это Париж, Штаты, Швейцария, Канада — вольному воля, были бы бумажки. И наплевать тебе тогда на проститутку журналистику. Мне, например, наплевать. Я презираю эту купленную-перекупленную, миллионы раз изнасилованную мадам. А Демидов оставил тебе богатство на всю жизнь.

— Надежды — сны бодрствующих, — усмехнулся Андрей.

— Хорошо сказано! Знаю, что формула какого-то философа, но кого — забыл, — самолюбиво признался Спирин. — Чьи слова?

— Кажется, Платона.

— А не Пифагора? Впрочем, ты был примерный студент. Интеллектуал. Эрудит. Я ходил в шалопаях.

— От примера я был далек. Но кое-что читал. Так же, как и ты. Не прибедняйся, — сказал Андрей. — Ты немного, Тимур, заблуждаешься. Это не богатство. Не то слово, не то. Это талант деда. Его бессмертие… В завещании он просил сохранить своих детей. Он так и написал: ««детей» сохранить», как позволит мне жизнь. А придет время, не сейчас, подарить их Третьяковке.

Спирин пригладил залысины белесых волос, думая о чем-то, свел руки на выпуклой груди, посмотрел на Андрея, как глядят на человека, собирающегося сделать безумную выходку.

— Кто в наше идиотическое время делает такие царские подарки? Все летит вверх ногами, полетят и дармовые картины в Третьяковке. Их запросто разграбят ее работнички. Ты слышал, какой грабеж устроили в запасниках Эрмитажа? Картины уходят на Запад как по конвейеру. А вообще-то, что не оценено, в нашем диком родном капитализме считают бесхозным. В лучшем случае — безделушкой. Ты отдаешь отчет, что будет с картинами?

— Отдаю. Но сейчас картинами торговать не буду, — сказал Андрей. — Во-первых, мне надо составить опись. Во-вторых, буду скромно жить на деньги от машины. Наконец, у меня две прекрасные библиотеки — отца и деда. Одну постепенно можно продавать.