Бернард Шоу

В Хэмстед, на собрания клуба Шоу, Уэбб и Оливье отправлялись вместе. Члены клуба собирались дважды в месяц сначала на частных квартирах, потом в хэмстедской абонементной библиотеке. Обсуждалась история европейской экономики, толковалась мудрость всех социальных преобразований, от Мора до Маркса и Прудона. Закладывались основы небезызвестного «фабианского» социализма.

Члены клуба не жаловали друг друга особой обходительностью, и все же им понадобилось какое-то время, чтобы привыкнуть к Шоу. Он ликвидировал трения, громогласно и в самых нелестных тонах раскрывая групповые секреты. Предмет споров быстро забывался: всех объединял отпор, который следовало дать филиппикам Шоу. Самая внешность Шоу, казалось, помогала юмористу: бледное лицо и клочья оранжевой растительности на скулах и подбородке. Кто-то даже уподобил это лицо «недоваренному яйцу в мешочек».

Первые фабианцы являли собой пестрое сборище философствующих анархистов, отчаянных мятежников, атеистов, противников денег, христианских социалистов, поборников единого налога, блаженных жертв неразборчивого чтения, прихвативших, к примеру, вторую часть «Фауста» Гёте и утопистов. На весь этот калейдоскоп лиц снисходительно взирал типичный провинциальный тори демократ Блэнд — чем, скажите, не Парламент?

Когда же прибыло подкрепление в лице Шоу и Уэбба, стало ясно, что без конституционализма не обойтись: хватит, никаких уступок анархистам! На вопрос, скоро ли победит социализм, Шоу уже не ответит: «Две недели, самое большее». Он со всей серьезностью объявит обманом и ловушкой позицию бунтарей: если вчера капитализм был еще в силе, социализм назавтра не настанет, хотя бы мы и пошли сегодня на штурм Бастилии. Только беду накличут эти пылкие умы, и Шоу обращался к чувству юмора фабианцев, благодаря которому мятежники уже не могли воспринимать себя чересчур серьезно. Легкий, дерзкий на язык Шоу, иной раз ради позорного осмеяния своих оппонентов городивший сущую чепуху, отпугнул многих эмоциональных реформистов, которые окрестили «кабинетных социалистов» черствыми циниками. Новые руководители, однако, были рады сбыть этих реформистов с рук — те и ушли ни с чем.

Впервые имя Шоу было упомянуто в газетном отчете в связи с его выступлением в январе 1885 года на конференции о заработной плате в промышленности. Фабианское общество выбралось из кабинетного сумрака и прислало на конференцию двух своих представителей.

Шоу начал речь словами: «Председатель попросил не высказываться в духе, задевающем чувства определенных классов. Так вот, я обращаюсь к новейшему классу — к взломщикам, и если представитель его находится в зале, то пусть он мне поверит: я не порицаю его профессию. Я отдаю должное его высокому умению и смелости. Я понимаю, как многим он рискует: никакой хват-капиталист с ним не сравнится — ведь под угрозой свобода, жизнь, выпивка. А сколько людей обязаны громиле куском хлеба?! Адвокаты, полисмены, надзиратели, строители тюрем; перепадает и палачам… Полагаю, присутствующие здесь акционеры и землевладельцы согласятся, что я не хочу обидеть их больше, чем взломщиков. Я хочу всего-навсего пояснить, что эти три социальные разновидности наносят обществу один и тот же вред».

«КРОВАВОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ» НА ТРАФАЛЬГАРСКОЙ ПЛОЩАДИ

Упадок торговли достиг своего апогея в 1886–1887 годы. Безработные вышли из повиновения. Демократическая федерация ковала пока горячо и в феврале 1886 года прошла с безработными от Трафальгарской площади в Гайд-парк через Полл-Молл[26]. Полиция ожидала толпу в другом месте, эта ошибка стоила начальнику полиции его места. Богачи прилипли к окнам своих клубов — поглазеть на потеху. Безработным показалось, что из них делают посмешище, и они перебили окна, вошли в парк и открыли там митинг. Какие-то бродяги ограбили лавки и у статуи Ахиллеса остановили экипаж с дамой. Зачинщиками сочли Гайндмана, Джона Бернса и еще двоих. Они были арестованы. К счастью, старшина присяжных оказался видным христианским социалистом, который вертел в суде, как хотел, и четверых подсудимых оправдали.

Бунт нарастал, и в конечном счете уперся в вопрос о том, можно ли собирать митинги на Трафальгарской площади. Клич «Свобода слова!» привлек к социалистам всех рабочих.

На 13 ноября 1887 года — этот день впоследствии получил название «Кровавое воскресенье» — был назначен массовый митинг на Трафальгарской площади. Полиция наложила запрет, ссылаясь на постановление, вменявшее ей в обязанность «не допускать беспорядка» во время демонстраций. Шоу познакомился с этим постановлением (другие спокойно наплевали на него) и заявил, что обязанность «не допускать беспорядка» отнюдь не дает полиции права запрещать демонстрации, наоборот, подразумевает законное право на демонстрации. Значит, о запрете надо забыть и доказать свои кровные права. В Шоу пропадал юрист: вот и здесь он постарался, чтобы все было, как надо, по закону.