– Да ладно тебе, – стал оправдываться Мигель. – Можно, конечно, допустить, что мой благородный предок сам от них отдалился. Ведь люди порой от чего-то отрекаются, правда? От привилегий, от счастья, даже от самого лучшего, что может быть на свете, от спокойной жизни. А есть такие, кто уезжает и не возвращается, просто исчезает, и в каждой семье есть свои отщепенцы, типы с глубокими расстройствами, которые не желают быть теми, кто они есть и кем должны быть. Они решают вести особую жизнь – не подобающую им ни по рождению, ни по воспитанию. Иногда пропадают без следа, и родичи с облегчением восклицают:
– Он в Лондоне. Томас проводит там довольно много времени. По работе.
– Как? – с некоторым даже возмущением воскликнула Мэри Кейт. – И оставляет тебя одну с таким ангелом! – Она засюсюкала и замахала руками, наклонившись над коляской. И сразу зазвенели все ее браслеты, словно мы находились в разгромленной посудной лавке. Малышу этот шум понравился, и Мэри Кейт снова стала как безумная трясти руками.
– Ну, тут уж ничего не поделаешь. Работа – главное, вы и сами это знаете. А Томас там очень нужен. – Сама я обращалась к этим двоим на “вы”, ведь у Руиса Кинделана “ты” вырвалось только один раз, и он тотчас поправился. А мне не подобало фамильярничать с ними – я была гораздо моложе. – Но мне удается справляться. На несколько часов в день приходит няня, иногда даже вечером, когда я должна куда-нибудь отлучиться, к тому же помогают мама, свекровь, сестра и еще подруга. Дети проводят первые годы жизни среди женщин, мы весь их мир, единственная опора и почти единственное, что они видят и чувствуют. Малыши полностью от нас зависят, иначе бы им не выжить. И вот что занятно: в дальнейшем это на многих отражается весьма слабо. Я имею в виду мальчишек. Надо полагать, они таким образом бунтуют против своего начала, против младенческого мира, который был гораздо мягче того, в котором приходится жить потом. Пожалуй, их просто возмущает, что когда-то они целиком и полностью от нас зависели. Хотелось бы надеяться, что Гильермо вырастет не совсем таким.
– Ты не права, дорогая Берта, – возразила Мэри Кейт с заметным акцентом, возможно ирландским. – Как утверждают психологи, первые месяцы и годы закладывают основу для развития личности, а мы, женщины, играем в это время главную роль. Мы приобщаем их к цивилизации,
– Просто мерзкие зверюшки, – добавил Руис Кинделан. Но быстро сообразил, что ляпнул лишнее, и постарался исправить положение, хотя сделать это в присутствии молодой матери было нелегко. – Прости, я имел в виду, что бывают дети совершенно дикие, дремучие, особенно в маленьких деревушках. Испанцы и итальянцы очень послушные, но очень плохо воспитаны, а ирландцы – это жестокие чудовища. Там царит страшная отсталость.
Мне подумалось, что над ним самим, вероятно, когда-то издевались, стреляли в него из рогаток, потому что он, скорее всего, был толстым уже и в детстве, если именно там провел детство, а может, и когда наведывался туда вполне взрослым, ведь толстяки всегда становятся удобной мишенью для тех, кто хочет выплеснуть свою злобу, – всегда и повсюду.
– Священники стараются помочь в таких случаях, но этого мало, – добавил он, к моему удивлению, поскольку именно священники, на мой взгляд, в немалой степени способствуют общей отсталости.
– Неужели отсталость там заметнее, чем в здешних деревнях?
Он на минуту задумался:
– Да, вы правы. В здешних деревнях встречаются настоящие сорванцы. И вырастут из них взрослые балбесы, возраст их не исправит.
– Вы оба ирландцы? – только теперь спросила я. – А дети у вас есть?