Берта Исла

Слова Тупры показались мне бестактными. Или нет, пожалуй, это было деликатной формой – то есть стерилизованной, щадящей и прагматичной – посоветовать мне расстаться со всякими надеждами, перестать ждать и считать Томаса умершим, хотя нам не доведется предать его тело земле. К глазам у меня опять подступили слезы, но я не хотела показывать их Тупре. Поэтому встала, повернулась к нему спиной, подошла к балконной двери, сжала рукой лоб и скулу (три пальца на лоб, а большой на скулу), уставилась на уродливый памятник, который высится на площади за деревьями и надпись на котором я помнила наизусть: “Этот памятник возведен по инициативе испанских женщин в честь солдата Луиса Новаля. Родина, никогда не забывай тех, кто погибает за тебя”. Дело было в 1912 году, но я так и не удосужилась выяснить, кем был этот солдат, хотя памятник ему возводился под патронатом, в числе прочих, королевы Виктории Эухении и писательницы Эмилии Пардо Басан, фигурировавшей в списке дам-патронесс как “графиня Пардо Басан”. Я даже не знала, на какой войне он погиб – может, на кубинской за четырнадцать лет до того и на другом краю океана, как, возможно, и Томас. “… К пасти моря, к нечетким буквам на камне… ” Мне это было всегда безразлично, наша родина очень ловко умеет забывать и делать так, чтобы разного рода надписи, даже на камнях, стирались и быстро становились нечеткими, о чем она неусыпно заботится, и ей все равно, кто за нее умер, она не знает благодарности, а пожалуй, даже питает к павшим презрение. Луис Новаль – тень, пустой звук, призрак, и, хотя ему поставлен памятник, никто о нем ничего знать не знает, никто не обращает на памятник внимания. А Томас, наверное, будет тенью в еще большей мере, будет не живым и не мертвым фантомом, о котором не вспомнят даже его дети – а если не они, то кто? Травинка, пылинка, рассеявшийся туман, выпавший и растаявший снег, пепел, комар, порыв ветра, дым над угасающим огнем. “Где может лежать его тело? – подумала я, едва сдерживая слезы. – Никто не оплакал его, никто не закрыл ему глаза, возможно, никто и не похоронил, а если какие-то люди и похоронили, то поспешно и тайком, чтобы могила не была похожа на могилу – ровная земля без холмика, – чтобы не обнаружили те, кому вздумается ее искать”. Но я тут же отбросила эти мысли, потому что Тупра снова заговорил, вроде бы не обращая внимания на мое молчание и на то, что я стояла к нему спиной, – видно, хотел помешать мне погрузиться в переживания, хотел отвлечь практическими и юридическими вопросами и опять пробудить мое любопытство.

– И знаете, Берта, тут, в вашем законе, оговаривается, что будет, если покойник потом вернется. Вот послушайте: “Если уже после признания человека умершим пропавший появляется или появляются доказательства того, что он жив, он может вернуть свое имущество, но в том состоянии, в каком оно окажется в момент его появления”. Думаю, тут следовало бы сказать “вновь появляется”. Далее: “Он также имеет право на деньги, полученные от продажи его имущества, или на имущество, купленное на деньги от продажи. Однако он может потребовать лишь прибыль, полученную от его имущества после момента его появления”. И тут тоже, на мой взгляд, следовало сказать “нового появления”, это было бы точнее, – добавил он с излишней придирчивостью и щелкнул пальцами по листу бумаги. – Короче, если наследники все истратили, он не получит ни пенни из своего былого состояния, не сможет вернуть себе ничего. На что будет жить этот человек, этот бедняга (будь то мужчина или женщина)? Его считали умершим, а потом он стал еще и нищим. На подачки друзей? Вряд ли дружба сохраняется так долго, я хочу сказать, что вряд ли она способна пережить чью-то смерть. На иждивении у своих детей? Но нельзя исключить, что они придут в ужас, увидев своего родича вроде как ожившим, и в душе пожелают отправить его обратно в могилу. Вряд ли государство захочет каким-то образом компенсировать ему потери или назначить пенсию. По-моему, если кто-то несколько лет считался умершим, то в случае возвращения он должен как минимум считаться пенсионером. Или получить что-то еще.