Берта Исла

Возмущение помогало мне владеть собой – так ведь тоже бывает. Я еще не успела переварить новость или поверить в нее, но у меня уже выступили слезы на глазах и задрожал подбородок, хотя безутешные рыдания помешали бы мне продолжать разговор и осознать то, что расскажет этот человек. Если я расплачусь, ему придется обнять меня, а англичане на такое не способны, в лучшем случае он легко похлопает меня по плечу; правда, Тупра не был типичным англичанином, и взгляд у него был обволакивающий, а не отстраненный. Вообще-то я не хотела давать волю чувствам и бурным слезам, по крайней мере пока не останусь одна. Я прикусила нижнюю губу. Тупра вроде бы понимал мое состояние, но держался сухо и деловито. Он ведь ясно сказал, что не хотел ни лишать меня надежды, ни давать ее. Не пытался ни смягчать информацию, ни слишком сгущать краски. Он говорил правду, рассказывал то, что знал, вернее, то, что ему было позволено рассказать. Нет, я просто не могла разрыдаться при нем. Ведь нам еще предстояло о многом поговорить и обсудить практические вопросы.

– Думаю, я имею право узнать, где он погиб, если он действительно погиб. Или где мог попасть в плен. Неужели вы оставите меня до конца жизни терзаться догадками? Скажите хотя бы, отправляли его или нет на Фолкленды. Отсюда он уехал в самом начале войны.

Мой последний вопрос Тупра словно пропустил мимо ушей:

– Я хорошо вас понимаю, миссис Невинсон, не сомневайтесь в этом. Но Том был не один там, где он был и где, возможно, до сих пор находится – против собственной воли, или из осторожности, или скрываясь от нас. Там до сих пор остаются другие люди, и любая просочившаяся наружу информация способна навлечь на них беду. Дело не в том, что я вам не доверяю, просто мы придерживаемся твердого правила не доверять никому, никому ничего не рассказывать. Однако вам не придется терзаться догадками до конца своей жизни, это я обещаю. Рано или поздно у нас обязательно появятся сведения – те или иные, но появятся. Всё мы вряд ли выясним, но достаточно много – наверняка. И Том, возможно, уже завтра войдет в эту дверь, чего нельзя исключать. А возможно, вы больше никогда не увидите мужа, о чем я вам тоже сказал. – Он не хотел, чтобы я ощутила полную беспросветность, но и света старался оставить поменьше. – В случае его гибели, хотя надеюсь, что он жив, мы сразу же известим вас. Но не раньше, к моему большому сожалению.

– И как я должна вести себя до тех пор? Носить траур или продолжать ждать? Считать себя вдовой или все еще замужней женщиной? У моих детей есть отец или они остались сиротами? Сколько времени так будет продолжаться? Вряд ли вы понимаете, как трудно это вынести, мистер Тупра. Как это… – Мне не приходили на ум нужные слова. – Как с этим справиться? Это ведь немыслимо!

– Если хотите, называйте меня Бертрамом. А я могу называть вас Бертой?

На миг мне показалось смешным, что наши имена так похожи: “Послушайте, Бертрам”. – “Слушаю, Берта”. Лучше было бы нам, пожалуй, держаться более официально.

– Называйте меня как хотите, – все-таки согласилась я. На самом деле мне это было безразлично, а вообще-то в Испании легко переходят на “ты” при первом же знакомстве.

– Справиться можно с чем угодно, Берта. С чем угодно. Вспомните про жен тех моряков, которые в прошлые века годами не возвращались или так и не вернулись и о которых ничего не было известно. Про жен солдат, чьи тела не удалось вынести с поля боя, и хотя они могли оказаться дезертирами, их полагалось считать погибшими. Про жен пленных, которых не удалось вытащить из плена. Про жен тех, кого взяли в заложники. Про жен первопроходцев, пропавших без вести. Их тела не были обнаружены, а значит, не было уверенности в их смерти. Они, скорее всего, погибли, но не наверняка. Что-то ведь подсказывало этим женщинам, должны они продолжать ждать либо пора оставить всякую надежду. Сколько ждать и до каких пор? Что-то может подсказать это и сегодня, хотя таких случаев бывает гораздо меньше. Главное другое – нужно им это им или нет, надоело им ждать или нет? А еще могут появиться равнодушие или даже обида на пропавших – за то, что они пропали, а потом вернулись, как Улисс. И если уехавший поступил так не по доброй воле, все равно появляется обида. То есть люди забывают, если хотят забыть, если готовы забыть или воспоминание не приносит утешения, не радует, а становится лишь непосильным бременем, мешает сделать хотя бы шаг дальше и просто дышать. Сейчас вы не способны представить себе такое, Берта, но постепенно столкнетесь и с этим. Конечно, процесс будет долгим, не похожим на стрелу, летящую прямиком к цели; будут рывки как вперед, так и назад, будут блуждания по переулкам. Пока не станет окончательно ясно, что произошло, если, конечно, когда-нибудь станет ясно. И тогда стрела либо достигает цели, либо переломится в воздухе.

“Так умирает воздух”, – подумала я.