Берта Исла

Женщин чаще всего останавливают дети, поэтому в таких мыслях мы не смеем признаться, но иногда нам хочется, чтобы никаких детей не было и мы получили свободу, чтобы они или вовсе не родились, или с самого начала были самодостаточными, чтобы ничего постоянно не требовали и ни о чем без конца не спрашивали, чтобы не зависели от нас абсолютно во всем, начиная с одевания по утрам, не говоря уж о еде и поездках, чтобы нам не приходилось отгонять их страхи и чем-то радовать, без чего им невозможно обойтись. (Однако мы никогда не желаем им смерти – это никогда.) Я была прикована к Гильермо и Элисе, накрепко прикована, но порой мне хотелось взбунтоваться против такой зависимости. Ведь они такие же мои, как и Томаса (нет, на самом деле они были все-таки больше моими, только моими), однако он приносил в дом основные деньги и, кроме того, оказывал своей стране жизненно важные услуги – с этим аргументом ничего не может сравниться, то есть постоянное пренебрежение семейными обязанностями оправдывалось верностью долгу. Мы по крайней мере не испытывали нужды в деньгах: все эти девятнадцать месяцев его постоянно росшее жалованье (вероятно, выплачивались еще и наградные в зависимости от заслуг, продолжительности заданий или их опасности) пунктуально поступало на наш общий счет, как и на протяжении последних лет, находился ли он в Мадриде, Лондоне или в каком-то секретном и неведомом мне месте. На самом деле платили ему больше: существовала еще некая часть – возможно, какие-то “черные” надбавки, не подлежавшие декларированию, которые оставались в Англии и перечислялись ему на тамошний счет, но я не имела к этому счету доступа и не знала о нем ничего, кроме того, что он существует, не знала и о сумме, там накопившейся. “Лучше располагать какими-то деньгами и за границей тоже, – уверял меня Томас, – лучше иметь еще и фунты, в Испании никогда не знаешь, когда и как срочно придется уносить ноги. Тебе или просто надоест, или тебя вышлют – это страна, склонная к самоубийству, отсюда на протяжении нескольких веков вынуждали эмигрировать лучших людей, людей, способных принести ей благо или спасти, а иногда их просто убивали; другой такой страны просто нет, сравнивать не с чем”.

Звонок в дверь прозвучал очень настойчиво, он раздался поздним утром, часов в одиннадцать, в тот день я не собиралась идти на занятия, а детей не было, как обычно, дома. Гильермо учился в той же школе, которую я посещала с детства, а Томас – только в старших классах. Элису я отвела в детский сад. Мне предстояло подготовиться к разбору все того же “Моби Дика”, входившего в программу американской литературы (“мокрая часть мира” – на это необычное определение океана я только что обратила внимание и раздумывала над ним). Услышав звонок, я от неожиданности подняла голову, как напуганное животное, поскольку никого не ждала, и осторожно подошла к дверному глазку, чтобы стук каблуков не выдал мое присутствие дома (после “эпизода” с Кинделанами я опасалась непонятных визитов), глянула и увидела типа с крупной головой и густыми вьющимися волосами, которые зрительно скрадывали ее объем, никогда раньше я его не встречала. Картинка была искажена крошечным выпуклым стеклышком, и на самом деле голова, возможно, не была такой большой. Судя по первому впечатлению, мужчина был англичанином, но я так решила не из-за особых черт лица, а из-за темно-серого двубортного костюма явно английского покроя, при этом пальто он набросил на плечи довольно лихо и не без кокетства, как их носят гангстеры то ли в Сохо, то ли в Ист-Энде или какие-нибудь мадридские пижоны. Вид его не внушал большого доверия, но если речь шла об англичанине, то он мог привезти мне новости о Томасе, подумала я. Не отпирая двери, я спросила:

– Кто там?

– Миссис Невинсон? Миссис Берта Невинсон?

Он был, вне всякого сомнения, англичанином.

– Меня зовут Бертрам Тупра, и я хотел бы поговорить с вами, если вы будете так любезны. Я коллега вашего мужа, в Мадриде нахожусь проездом. Если вы будете так добры и откроете мне… – Все это он сказал на родном языке, так как, видимо, не знал ни слова по-испански.

Услышав имя, которое упоминал Джек Невинсон, я без колебаний распахнула дверь, сразу почувствовав панику – или ужас – и любопытство. В мозгу молнией пронеслось: “Если ко мне пришел шеф Томаса собственной персоной, значит, он принес плохие вести. – И я стала примеряться к совершенно невозможному факту, что Томас погиб. – Томас погиб, – подумала я, но никак не хотела в это поверить. – И что же теперь? Что теперь?” Нет, я никак не хотела в это поверить, наверное, речь шла об ошибке или умышленном обмане.