Берта Исла

– Передай Тупре, Стиви, что мне надо с ним увидеться. Возникло срочное дело, которое ждать не может. Совсем не может, – заявил Том юному Молинью, как только тот сел за столик в гостиничном лобби-баре. И обратился к нему по имени, хотя обычно называл по фамилии, как много лет тому назад и его самого называли просто Невинсон, без добавления “мистер”, сначала в “Блэквелле”, а потом и в пабе “Орел и дитя”, в тот день, когда ему пришлось принимать столь важные решения. Мало того, он использовал уменьшительное – не Стивен и даже не Стив, а именно Стиви – чтобы принизить Молинью (так, кстати, звалась одна эксцентричная поэтесса, Стиви Смит, бывшая в моде, когда Том приехал в Оксфорд, но вскоре умершая). Молинью ничего этого не знал, что не имело никакого значения, но, услышав такое обращение, он понял: ему отдают приказ.

– Хорошо, хорошо, – начал он защищаться, – скажите, о чем речь, и я все ему передам, мистер Кромер-Фиттон. Как только у него появится возможность… Ведь мистер Тупра всегда очень занят. – Однако Молинью не осмелился назвать своего собеседника Дэвидом или Томом, чтобы отплатить той же монетой. В конце концов, Томас занимал более высокое место на служебной лестнице и был гораздо опытнее.

– Нет, мне надо увидеть Тупру немедленно, и поверь мне, что это в его же интересах. Прямо сегодня или завтра, но не позже. А если он в отъезде, пусть возвращается, ведь кто-нибудь должен знать, как с ним связаться. Скажи только следующее: Томас Невинсон познакомился с детьми Дженет Джеффрис.

Молинью, несмотря на приказной тон Невинсона, повел себя довольно нагло и не удержался от вопросов. В тот день он убрал дурацкую челку со лба, и волосы у него были уже одного цвета, а не двух, то есть выглядел он вроде бы естественно, но ненамного пристойнее, чем раньше, скорее лишь чуть менее непристойно.

– А это кто такая? И что еще за дети? Они маленькие или взрослые? Не вижу, какая тут может быть спешка, особенно если они маленькие.

– А ты скажи ему это, Стиви. Он все поймет, и ты сам убедишься, насколько дело спешное. Хочешь, поспорим, что он сразу же назначит мне встречу?

Молинью спорить не стал, он знал, что проиграет. В тот же вечер он в явном раздражении позвонил Томасу:

– Мистер Тупра сказал, что у него будет немного времени завтра в конце рабочего дня. Он спрашивает, зайдете ли вы в здание без вывески, как он выразился, или ему самому явиться в гостиницу либо в любое удобное для вас место. В семь вечера. – Но Молинью все же не мог сдержать неуместного любопытства: – Послушайте, а что это за “здание без вывески”?

Томас ничего ему не ответил. Он решил взять с собой маленький револьвер, с которым не расставался все годы, проведенные в провинции, свой “андерковер” 1964 года, на тот случай, если Тупра слишком его разозлит, или попробует спустить всю историю на тормозах, или если Тому захочется припугнуть его – это как минимум. Но время способно обломать рога даже самым отчаянным. Его ведь просто не пустят с револьвером в хорошо знакомое ему здание, куда Молинью пока еще доступа не имеет. Том предложил Тупре встретиться в кафе рядом с его домом, где почти не бывает народа и их никто не выследит. Хотя Том отнюдь не был уверен, что сам Рересби явится туда один.

Бертрам Тупра не менялся. Томас давно не видел его, но Тупра не менялся, он был из тех людей, чей возраст замораживается, после того как они проходят этап кристаллизации или вырабатывают почти несокрушимую силу воли, словно она помогает им не стареть более того, что сами они считают допустимым. Но Тупра вполне мог выработать эту силу воли еще подростком или даже раньше, ведь всегда была заметна какая-то разноголосица и несогласованность в его манерах, одежде, речи и познаниях – какой-то смутный след буйной молодости, проведенной в трущобах, трудной молодости. Внешне он остался почти таким же, каким Том увидел его впервые в Оксфорде, который оба они окончили, хотя нелегко было вообразить Тупру изучающим историю Средних веков (это была его специальность, если Том правильно запомнил). Правда, волосы на висках, закручивающиеся кольцами, он теперь, вне всякого сомнения, красил, но только это и было в нем искусственным, только такую мелочь он себе позволял. Крупную голову по-прежнему покрывали густые кудри. Тот же рыхлый и словно лишенный твердости рот, похожий на еще не затвердевшую жевательную резинку. Те же слишком длинные ресницы, больше подходящие женщине, чем мужчине, подозрительно гладкая, словно отполированная, кожа красивого пивного оттенка, брови цвета сажи, почти сросшиеся у переносицы (надо полагать, он часто пускал в ход пинцет), нос – плоский и явно перебитый когда-то, взгляд – обволакивающий и оценивающий, насмешливые светлые глаза, которые смотрят прямо и с достоинством, проникая в прошлое и снова делая его настоящим, чтобы можно было как следует изучить, придать ему выпуклость и не считать отжившим и потому ничтожным. И этим Тупра отличался почти от всех остальных, для кого завершенное дело тотчас теряет всякое значение.