Беруны. Из Гощи гость

память, изрядно отшибленная у Косса в эти дни татарином Хозяйбердеем и мужиками

деревенскими, у которых искал спасения рыцарь, теперь как бы снова вернулась к нему. И он

вспомнил... Вспомнил сына воеводы Хворостинина, побывавшего у него на Покровке с

большой растрепанной книгой; вспомнил русские слова, словно растерянные в эти дни

рыцарем в путанице дорожной, когда гонял он, как выходило, уже не за Хозяйбердеем – за

собственной тенью.

– Ты князь Кворостини?.. – молвил он потухшим голосом, осипшим от зноя дневного, от

ночной прохлады в гусином хлеву, от всего, что претерпел за эти дни рыцарь.

И вдруг встрепенулся Косс, точно брызнули на него живой водой, блеснул его взор,

скривилась в улыбку учтивую припухшая губа.

– А что батючка твой, воевода Кворостини, жив?.. На война ходит? Какой полк ведет?..

Но, вспомнив, что не к чему ему теперь уже это знать, что погиб драгоценный пергамент,

погибло все, рыцарь Косе махнул рукой и головою поник.

Выглянувший из-за кустов барбариса Отрепьев с немалым удивлением увидел сильно

встрепанного князя Ивана и пониклого голяка, сидевшего, точно татарин, поджав под себя

ноги.

XIX. КАК ОТРЕПЬЕВ ПРОУЧИЛ РЫЦАРЯ КОССА

Кое-как приодели князь Иван и Отрепьев рыцаря Косса, и выглядел теперь рыцарь

гороховым чучелом в износках и отопках, в рептухе1 вместо шапки, в конской попоне вместо

епанчи. Под дуплистым дубом сидели они трое. Отрепьев варил толокно над костром в

котелке, а рыцарь Косс, умолчав о пергаменте, о яхонтах в подпуши и о золоте в кошелях,

рассказывал подробно, как поехал он по указу великого государя Федора Борисовича против

вора, как ограбил его у речки татарин Хозяйбердей и как много перенес он, Косс из Далена,

за эти дни, борясь за правду и пролив даже кровь.

– Это против которого ж вора посылан ты? – молвил Отрепьев, ухмыльнувшись в ус.

Рыцарь, поевший уже досыта хлеба и вяленой рыбы, хлебнувший и вина немного, ждал,

когда поспеет горячая толокнуха.

– Гричка Отрепия, – ответил он чернецу, болтавшему в котелке железным прутом.

Князь Иван расхохотался, а чернец только глаз прищурил. Но рыцарь Косс сидел по-

прежнему потухший и только носом тянул запах, поднимавшийся вместе с паром от

бурлившего варева.

– Гричка Отрепия, – повторил он сипло, почесывая свои волдыри и болячки под попоной.

– Вор Гричка Отрепия.

– Опоздал ты, Мартын Егорыч, – растянулся на траве князь Иван, подложив под голову

седло. – Уже вся земля поддалась Димитрию Ивановичу. Двух недель не пройдет, как

увидишь ты его на площади, на месте Лобном.

– Надобно тебе было против вора промыслить раньше, – добавил и Отрепьев. – Чего зря

на Москве сидел, блох ловил, брюхо чесал?..

Но Коссу было все равно, против кого ни промышлять, потому что всегда и всюду

промышлял он только о себе самом. Он и теперь поглядывал то на толокнуху, закипавшую в

котелке, то на стреноженную лошадь, щипавшую поблизости траву. Хорошо бы, поев

толокнухи, сгрести, как Хозяйбердей, в одну охапку все, что ни разметано было здесь под

дубом, вскочить хотя бы вон на того жеребца гнедого, прихватить и белого бахмата и

пуститься вскачь по дороге, все равно какой, куда бы ни привела она. Рыцарь Косс рассеянно

слушал речи Григория и князя Ивана, одно пропускал мимо ушей, на другое отвечал

невпопад.

Скоро и толокнуха была готова. Князь Иван хлебнул несколько ложек и снова приник к

седлу головой. Пришлось Отрепьеву с Коссом поесть из одного сосуда, вдвоем опростать

котелок.

Отрепьев хлебал ложку за ложкой: зачерпнет, подует, оближет. Косс ел жадно, давясь и

обжигаясь, норовя поскорее и побольше наглотаться. Уже и Отрепьев отложил ложку прочь, а

рыцарь все еще шарпал по стенкам котла.

– Молвил ты: «вор Гришка Отрепьев», – сказал чернец, вытирая бороду краем манатьи. –

Почему же он вор, Отрепьев? Когда заворовал, против кого своровал?..

– Самозванес, – ответил безучастно рыцарь. – Обманывать.

– Ну, коли так, то, известное дело, вор, – согласился Отрепьев, зевнул и лег на спину,

заложив за голову руки.

Рыцарь Косс пошарпал еще в котелке, поглядел на чернеца и князя Ивана, которые

лежали неподвижно, ровно дыша, и встал. Встало чучело гороховое в рептухе на плеши, в

красной попоне вместо епанчи, походило меж узелков и сумок, разбросанных повсюду,

поторкало одно-другое ногой в драном башмаке и двинулось зачем-то на лужок к коням.

Князь-Иванов бахмат отошел от гнедого далеко. Надо было свести их вместе, распутать

им ноги, привязать до поры к дереву, а потом прихватить уздечки и хотя бы одно седло,

брошенное в одну кучу под дубом вместе с прочею дорожною снастью. Рыцарь Косс был уже

подле жеребца, уже гривку на конской холке стал гладить и теребить рыцарь, когда услышал

1 Рептух – торба, мешочек, из которого в дороге кормят лошадей овсом.