Берзарин

Разговор теперь шел у нашего штабного грузовика. Хоменко отвечал чиновному гостю, что он может предоставить ему возможность переговорить по рации со штабом соединения. Котомин пояснил, что это чистая формальность — акт о приеме границы. Формальность обязательная, но специальных полномочий не требуется. Котомин добавил:

— Мы можем оформить здесь все. Чин и должность не имеют значения. У меня имеется с собой специальный бланк, мы его заполним, вы имеете ранг старшего офицера, у вас есть государственная печать…

Начальник штаба не стал спешить. Он объяснил генералу, что командир полка находится в штадиве, там люди с полномочиями, несравнимо большими. Субординация…

Довод оказался убедительным для гостя. Хотя ему не хотелось тратить время, он подумал немного и согласился.

— У меня, к сожалению, забот хватает и кроме оформления актов. Но придется с вами согласиться. Только, пожалуйста, помогите мне разыскать ваше начальство.

Хоменко успокоил начальника пограничного округа:

— Здесь недалеко, всего полчаса езды.

Начштаба взял меня с собой, и мы на своей машине, сопровождая машину генеральскую, поехали в штаб дивизии.

Ехали действительно недолго, хотя грейдер оказался разбит танками. Нашли поселочек, командный пункт дивизии. Грузный, раскрасневшийся начальник штаба дивизии полковник Григорий Коняшко выразил радость по поводу нашего визита.

— Наконец-то мы с вами, товарищ Котомин, делом займемся. Не всё же воевать да воевать. Благородное дело — охрана границы. Помогу вам. А командира дивизии нет здесь, он в Кишиневе. Оформим акт сами. Грамотешки у нас на такую процедуру хватит.

Оформление приемо-передаточного акта не заняло много времени. Сдал границу — начальник штаба Н-ского соединения полковник Г. Коняшко, принял — начальник Молдавского пограничного округа Котомин. Расписались, стукнули печати. Генерал подарил один экземпляр акта не только Григорию Коняшко, но и Александру Хоменко, как лицу, участвовавшему в церемонии. Все выпили по бокалу крепкого сладкого молдавского вина, пожали друг другу руки.

Перед расставанием спросили у генерала:

— Так что же, от нас, солдат, и пропуск для перехода границы потребуете?

Генерал засмеялся:

— Пропуска в нынешнем году, наверное, не потребуется. Пока что пропуском служит штык!

…Николай Эрастович Берзарин впервые с того времени, как оказался на юге, был удовлетворен собственным трудом. Он победил врага на земле, где воевал Суворов! Печать всего мира, радио прославляли советских воинов, а это значит, что славится и его армия. Все свидетельствовало о том, что моральный и политический эффект Ясско-Кишиневской стратегической операции, в которой уникальная роль отводилась войскам его армии, вдохновляет Генштаб, Ставку, Верховного главнокомандующего. «На этом направлении так быстро не наступал никто!» — сказал командарму Александр Михайлович Василевский. И Георгий Константинович Жуков со своей солдатской прямолинейностью высказал похвалу. «Но не зазнавайся», — добавил он.

Зазнаваться? Этого не будет. Не до жиру — быть бы живу!

По своему прежнему горькому опыту Николай Эрастович знал, что вслед за успехом, хотя бы призрачным, за скупой человеческой радостью идут неприятности. Так было на его пути не раз на Дальнем Востоке, в Приморье, на Северо-Западном фронте. Он переносил их стойко, понимая, что в вооруженных силах, где ценятся рыцарские качества, интриганов и завистников всегда хватало. Поэтому в дни искреннего торжества Николай Эрастович испытывал беспокойство.

В эти дни, встречаясь в войсках с генералами, равными или выше его по званию и положению, он стал замечать признаки отчужденности. «Рыцарь без страха и упрека! Берзарин-Заднестровский», — заметил, встретившись, один из генералов-командармов. А ведь у них с этим генералом была дружба. Они, будучи слушателями Высших офицерских курсов «Выстрел», дружили, из Солнечногорска вместе ездили в столицу, терпеливо стояли в очередях у билетных касс, желая приобрести билетик на просмотр драмы или комедии в московских театрах… Прошли годы. Как легко пропадают у человека друзья-товарищи! Вояку завидки берут, что ли? Берзарину ничего не оставалось, как превратить реплику в шутку.

— Без упрека, но с лихорадкой, — ответил Николай Эрастович, чувствуя озноб.

Не завидовать надо, а сопереживать. Работа выполнена — и это главное. Умно сказано устами Владимира Маяковского: «Сочтемся славою — ведь мы свои же люди…»

Дочь командарма Лариса, узнав, что отца назвали, правда, с ехидцей «Берзарин-Заднестровский», не стала особенно возражать.

— Язвительный укол? Простим! — говорила она. — Был же на свете Румянцев-Задунайский [46]… Здорово звучит! — А тебе папа, — продолжала она, — как больному, все же надо отлежаться. Это требование Петра Александровича Курцева, начальника госпиталя.

— До ранения, голубушка, я никогда не болел, — сказал отец дочери.

— Это не имеет значения. Неприкасаемых у малярии нет, — ответила Лариса.

— Что ж, надо так надо, — ответил он.