Берзарин

К нашему полку прикомандировали врача-эпидемиолога Гусейнова, он — родом из Азербайджана. Там подобных болезней навалом. Желтая лихорадка, тропическая, да еще и малярия… Он стал проводить беседы. Жители окрестных селений рассказали, что немцы здесь тоже болели малярией. До войны проводилась профилактика, некоторые озерца поливали жидкостью, уничтожающей очаги заразы. Гитлеровцы этим не занимались.

Малярия свалила в нашем полку чуть ли не всех поголовно. Трясло уполномоченного контрразведки «Смерш» («Смерть шпионам»), ему не помогло даже то, что он являлся «ухажером» девицы из медсанбата, эпидемиолога. Ходил он от акрихина желтый, как дыня. Смеялся я над ним: «Вражеские лазутчики могут подумать, что ты из “желтой расы”». А ему не до смеха. В дивизии были и такие, кто не заболел, я в том числе.

Надо мной тоже вились комары. Но, очевидно, меня спасло то, что я еще в детстве приобрел иммунитет. Помню, один раз приступ застал меня в пути (наша семилетка находилась в восьми верстах от родного поселка). Меня сперва бросило в озноб, при этом застучали зубы. Я опустился в овраг к копне сена. Пиджачок не согревал, пришлось укрыться сухой травой. Очнулся нескоро, весь в поту, обессиленный, потому повернул назад. Кое-как доплелся домой. В медпункте мне прописали хинин. Стал лечиться, приступы прекратились. Я проникся уважением к медицине.

В школе организованы были курсы сандружинников, я окончил их. Знания пригодились — старался соблюдать некоторые правила гигиены и профилактики. Теперь я давал советы заболевшим малярией. Стрелковые подразделения с лихорадкой справились легче, чем артиллеристы и минометчики. Санитарные инструкторы в ротах строго следили за соблюдением больничного режима. С пушкарями было труднее, там санинструкторы были «приходящими», постоянного контроля за лечением не было. Нашелся у них умник, из астраханцев, который внушил, что акрихин полезно запивать не водой, а самогоном, с местным названием «цуйка». Пришлось серьезно поработать, чтобы переубедить батарейцев.

* * *

Армейская газета «Советский боец» относилась к тем изданиям, которые у бойцов-читателей были особо уважаемы. В редакции работал замечательный литератор — Вадим Николаевич Собко. Знакомством с ним гордились. Его репортажи, корреспонденции ярко, зримо освещали армейскую жизнь. Он — лидер, у него во всех полках имелись соратники. Газета напечатала мою зарисовку, и он обратил на нее внимание. Я рассказал ему, что до призыва в армию работал в редакции районки. Спросил, не возьмут ли меня в штат редакции. Он ответил: «Вас, неплохо подготовленного в тактическом отношении, строевого офицера, на политработу ни за что не отпустят». Но с редакцией я не порывал, и мы продолжали общаться.

Через несколько дней в расположении нашего полка появилась легковушка марки «ханомаг» и в ней — Вадим Николаевич. Он нашел меня, чтобы передать последние номера «Советского бойца».

— Я о вашей дивизии, после того как она получила наименование «Одесская», напечатал репортаж в московском «Огоньке». А в Кишиневе вашу Одесскую не нахожу. Узнал, что она больна. Вот беда! — сказал Вадим Николаевич. — Пару часов назад я видел Николая Эрастовича, нашего командарма, разговаривал с ним. Генерал поведал, что наша армия выполнила задачу фронтового значения. Я спросил о 248-й, и генерал сказал мне, что она сражается с малярией, находится в его резерве. Услышав это, я заправил машину и рванул в Котовское, а заодно заехал в Одесскую дивизию, вас повидать. Болезнь нешуточная.

— Зря беспокоитесь, Вадим Николаевич, выздоравливаем, — ответил я.

— Слава богу! — воскликнул Собко. — Из газет узнаете всё-всё. Наконец-то Кишинев 24 августа освобожден от вражеской оккупации. Запестрел красными знаменами. Читайте и пишите!

Вадим Николаевич уехал. Кое-что о Кишиневе я читал раньше, но теперь перечитал вновь. Обращение военного совета к воинам перед наступлением даже сейчас звучало свежо: