Бес

— Слишком много совпадений. В лесу появилась охраняемая огороженная закрытая зона. В лесу. В районе почти перестали видеть бомжей. Они часто спускались к лесу именно летом, спасаясь от жары. После вечера выходили по своим местам, чтобы клянчить милостыню. Удалось найти парочку. Они в откровенном ужасе. Говорят, их были десятки. Кто-то исчез бесследно. Кто-то сбежал. Кого-то нашли убитым.

— Это бродяги. Для них подобное — норма.

— Да нет же, — и тут же ошарашенно затих, видимо, сам оторопев от собственной наглости. Потом молчание, растянувшееся секунд на тридцать и ровно до момента, когда я уже готов был рявкнуть, — Я видел одного из них, Бес. Я в морге был. У него отсутствовали почти все внутренние органы. Просто кожа, натянутая на плечи, и частично кишечник. Я не знаю, каким макаром не выблевал тогда свои кишки. Но работники морга проговорились, что это уже третий такой. Они считают, что орудует маньяка или же группа психопатов. Но я думаю, это наша птичка. Слишком похоже на то, что ты рассказывал.

Да, я рассказывал Стасу кое-что о моем любимом монстре в белом халате. Не все. И не как о себе. Но ровно столько, чтобы дать необходимую ориентировку на эту продажную тварь. Одному найти ее не представлялось возможным даже сейчас. И в данный момент Стас был в одном из американских штатов, откуда и звонил каждую неделю, передавая информацию.

— Еще что?

— Я навел справки насчет шкафа, который она с собой таскает. Кого-то, отдаленно на него похожего, видели в пригороде.

— Похожего?

— Да, Бес. Но… в общем, я могу ошибаться. Тут почти половина мужиков таких. Вторая половина — бабы. Такие же шкафы. Страшно подойти к ним. Еще страшнее — залезть на нее. Потому что не знаешь, позволят ли тебе слезть.

Не удержался от короткого смешка.

— Смотри, не обделайся там от страха. Не опозорь честь русского парня на земле вечного врага.

— Служу Советскому Союзу. Ты ж знаешь, нам честь мундира ронять нельзя.

— Нет уже ни Союза, Стасик, ни мундира твоего. Ты его променял на бандитскую кожанку и кастеты. Но честь все-таки не роняй.

Отключился, глядя на перекатывающуюся по постели Ассоль. Зарывается пальцами в свои волосы, с силой дергая за них, словно намеренно причиняя себе боль. Недолго, моя девочка. Осталось потерпеть недолго, и мы начнем игру. Скоро остальные участники нашего спектакля присоединятся к нам. Я знаю, что ты привыкла быть главной звездой на сцене… и ты будешь ею. Я обещаю. Но до твоего выхода мы разыграем увлекательнейшую постановку, полную самых страшных мук, для твоей суки-матери и никчемного муженька. Как думаешь, кто из них первым прибежит посягать на твое имущество? Оно у тебя есть, мы втроем с тобой и монстром знаем это. Совсем скоро информацию о тайном счете получит и твой жирдяй. И он, скорее, сдохнет, чем откажется от возможности присвоить его себе.

Вот только почему так мерзко-то от мысли, что твою гнилую, лживую до самых костей натуру оплакивать буду я один? Кровавыми слезами. Других по нам не осталось, девочка. Но они будут самыми честными, обещаю. Такими же ядовитыми, как твоя дрянная любовь. И ты еще успеешь увидеть из самой Преисподней, как они разъедают до мяса кожу, обжигая твоим именем каждый миллиметр моей кожи.

* * *

Мне нравилось находиться тут. Мне нравилось ощущать, как просыпается, как взвивается к самому горлу откуда-то из глубины желудка торнадо ненависти, ярости и подсознательного ожидания боли. Инстинктивного. Такое не вытравишь из своей сущности никогда. Оно проникает под кожу человека, любого живого существа. Оно вплетается в ДНК тем прочнее, чем дольше длилась эта систематическая боль…

И нет, я давно бросил попытки избавиться от него. Достаточно того, что теперь я сам мог причинить любую боль другим. И я предвкушал. Я, словно конченый нарик, предвкушал, как посажу на деревянный стул со спинкой монстра, привязав ее изящные руки к стулу, и буду знакомить ее с болью. С той, что она так щедро изо дня в день, из года в год десятилетия вливала в меня, впрыскивала и вводила шприцами. Нет, в отличие от нее я не боюсь свою подопытную. Но зафиксировать руки нужно. Для чистоты эксперимента, иначе картинка, вспыхивавшая в голове и любовно мной взращиваемая, ломалась. Разбивалась вдребезги, и меня воротило только от взгляда на осыпавшиеся осколки моей мечты.

Да, оказывается, мечты могут таять, стоит убрать из них какой-нибудь, на первый взгляд, незначительный элемент.

В наших с Ярославской отношениях не было ни одной малозначимой детали. Она была слишком хорошим ученым, чтобы упустить их, я же должен был доказать ей, что стал достойным ее учеником.