Бес

Я не просто давил, я вырвал эти ее чертовы кнопки, чтобы смотреть, как некогда могущественная женщина, умнейший ученый и преданный своему идеалу фанатик превращается в никчемное животное, наделенное наипростейшими инстинктами. Правда, она все еще борется с собственной смертью. Тварь, возможно, и не сознает, а вот Ярославская в ней все еще слабо сопротивляется окончательной кончине. Сопротивляется широко распахнутыми глазами с темными, расширившимися зрачками, сверлящими мое лицо сквозь решетку ее камеры. Ненависть. Наконец, я увидел ненависть к себе в ее взгляде. Не презрение, не восхищение или снисхождение. Нееет. Это была чистейшая концентрированная ненависть. Тварь, как и Ярославская, признала мою силу.

Кажется, этого я добивался все это время. Помимо воздаяния ей по заслугам. А сейчас понимал, насколько это все лишено смысла. Ее эмоции по отношению ко мне. Ее страх или ярость, ее повиновение или сопротивление. Ничего не имело смысла. В руках это мрази все это время был мой ребенок. Была моя кровь и плоть… и только ей одной известно, каким пыткам, каким страданиям она придавала ее. Мою дочь.

— Узнал-таки, — и снова хохот, а я пока молчу, не желая спугнуть ее готовность похвастаться собственным могуществом, — твоя, дааа… маленькая такая копия тебя.

Тварь вдруг резко дернула на себя прутья решетки.

— Но ты лучше, мой нелюдь. Ты совершенен. Эта девка… она была испорчена генами Али и ее недалекого папаши.

Тварь смачно сплюнула в сторону и тут же вгрызлась в свое запястье зубами. Взвыла от тщетной попытки избавиться от зуда под кожей.

— Я вытащу их оттуда.

И резкий поворот головы. Настолько резкий, что показалось, ее тонкая шея сломается от этого движения.

— Врешшшшь… ты врешшшь. Ты нелюдь.

— Я нелюдь, у которого есть острое лезвие и который может навсегда освободить тебя от этих созданий.

— Заччччем тебе?

Тварь протянула руку ко мне, и я провел пальцами по ее запястью, а она зажмурилась от предвкушения. Я мог бы пригрозить ей убийством или пытками, но жизнь для нее сейчас значила гораздо меньше, чем эта власть. Единственный сохранившийся островок контроля хотя бы над чем-то у той, кто потеряла власть даже над собственным телом.

— Ты мать моей женщины… и она просила за тебя.

Ее взгляд становится осмысленным, плечи напрягаются.

— Проссссила?

— Да, Аля просила пощадить тебя. Но я могу подарить тебе свободу только в обмен на мою дочь.

— Свободу? Ты думаешшшь, я поверю, что ты отпустишь меня?

— Я тебя не отпущу. И ты знаешь это. Но я говорю о настоящей свободе, — и снова пальцами по ее запястью горячему, тварь температурит. Возможно, даже у нее пошло заражение крови после ампутации руки. Она сама понимает это… если осталась способна анализировать свое состояние всерьез.

— Я расскажжжжу… я расскажу, как резала твою дочь… срезала с нее образцы кожи, как исследовала ее каждые полгода, колола этой маленькой дряни опытные лекарства, проверяя на ее тщедушном теле реакцию на них. Она очень похожа на тебя, нелюдь. Только бракованная. У тебя обычно рождались крупные, здоровые дети, а она маленькая, недоросль. И она так смешно звала маму, каждый раз приходя в себя после моих исследований.

* * *

Ассоль даже не спросила, куда я отправляюсь. Словно вдруг поверила мне безоговорочно и полностью. Нет, я знал, что моей девочке не все равно, но она словно просто позволяла мне делать так, как я считал нужным. А мне нужно было уехать. И она видела это по моим глазам. Прижималась лицом к моей шее, прощаясь, но не удерживая и молча, одним взглядом обещая ждать.

А еще она ни разу не спросила про свою мать. И мне не пришлось говорить, что старая сука была брошена мной лично на корм акулам, как и подобало обычной безликой твари, годной только стать чьей-то едой.

Стас обрывал телефон, но мне было не до него. Только не сейчас. На всем свете сейчас не было дела, хотя бы приблизительно настолько важного, на которое я ехал.

* * *

Сашка спряталась в углу небольшой, заваленной всякой всячиной, в том числе и кучей пустых бутылок, комнаты. Она зажмурилась, прикрывая голову и молясь только о том, чтобы бабка вновь не обнаружила ее за этой тонкой изношенной давно не стиранной шторой, отделявшей злосчастный угол от остальной гостиной. Нет, она не сделала ничего, за что должна была быть наказана. Даже погулять с Валдисом не пошла, так как бабка с утра уже приложилась к бутыли и могла разозлиться, увидев, что девочки нет дома.

— Санита, — крикнула так неожиданно, что девочка закрыла ладошкой рот, чтобы не заорать самой от ужаса. В прошлый раз бабка била ее шваброй, синяки на спине до сих не отошли и все ребра болели, когда девочка пыталась уснуть.

— Сюда иди, дрянь эдакая, — старуха крякнула, и раздался грохот, будто она споткнулась обо что-то и упала. Бессвязные ругательства, сопровождающиеся несколькими падениями, словно она никак подняться не могла на ноги.