Бес идет за мной

Хунгуры кивали – все, кроме одного. В конце цепочки ехал воин в кожаном панцире и шлеме, что полукольцами надвигался на глаза. Он тоже не выглядел как подданный кагана. С Конином заговорил лишь единожды.

– Не можешь говорить? – спросил. – А ведь язык у тебя есть. Наверняка не хочешь, потому что ты не с нами! Багадыр Альмос, я могу попытаться…

– Оставь его, Глеб, – отозвался старик раньше предводителя. – Ты тоже не наш. Не лезь мне на глаза, дрегович, а то я заставлю кричать… тебя.

Воин кивнул и отвел коня со злой холодной ухмылкой.

День вставал горячий, как бывает в степях в начале осени. Желтое солнце пряталось за туманами на горизонте, чтобы наконец выплыть огромным шаром, начав жарить кожу, прикрытую кафтанами и кольчугами. Забиралось все выше, а они ехали. След не кончался; они находили новые знаки – на этот раз говорящие, что зверь ближе. Погасшее, неумело замаскированное, рассыпанное кострище с отпечатками копыт. Подкованных – это был особенный знак лендичей, поскольку хунгуры не подковывали коней железом.

Близился полдень, когда один из воинов – низкий, широкий в плечах, в кожаном, с набойками шишаке, что опускался длинными клапанами на спину, – склонился в седле, хватаясь за живот, затрясся, а потом упал, словно дуб, на землю. Его конь сделал несколько шагов за остальными, встал, когда старый воин развернул своего жеребчика и свистнул, обращая внимание остальных.

Пожилой хунгур какое-то время ощупывал лежащего, развел полы его кафтана, прикладывал руки к груди, вслушивался в дыхание.

– Он бледный и мокрый, багадыр! – доложил наконец. – Это запор во внутренностях, когда кровь в жилах останавливается, а сердце перестает биться. Нужно положить его в юрте, потому что только битьем в бубны сумеем отогнать духов болезни.

Конин медленно присоединился к остальным. Смотрел на бледное лицо лежавшего, пену на его губах, трясущиеся руки.

– Он не из стражи, – через губу бросил Альмос. – Ты ведь слышал, что нам приказал каган? Летите быстрее птиц, а если отвалятся у вас перья, не подбирайте их. Мы не станем задерживаться. За мной!

Развернул коня на запад, но когда один из хунгуров потянулся к поводьям скакуна, который остался от лежащего, ударил его по руке нагайкой.

– Ну! – пригрозил еще раз, пока тот не отпустил. Поводья тотчас подхватил слуга Альмоса из невольников и поволок вороного конька за собой. Сотник обернулся, будто все это перестало его интересовать.

Безо всяких чувств и эмоций, словно это обычная, повседневная мелочь, остальные разбирали вещи больного. Забрали кривой меч и выгнутый лук в сагайдаке. Сумку с провиантом. Подходили один за другим, но очередность была нарушена: вдруг сбоку придвинулся Конин. Схватил колчан, набитый стрелами с серым оперением…

Удар! Получил в челюсть, снизу, без предупреждения, от высокого хунгура с большими дикими глазами. Конин отлетел, качнулся назад, но не упал. Выпрямился без слова жалобы и понесся вперед, словно бык – с наклоненной головой.

Не смог достать обидчика. Другой воин подставил ему подножку, пнул в голень над стопой, выбив из ритма. Когда Конин падал, дикоглазый ударил его сплетенными руками в затылок и послал на землю. Потом пинки обрушивались раз за разом. К счастью, хунгуры были не в башмаках: кожаные и войлочные сапоги с загнутыми носами несколько смягчали удары. Хунгуры не останавливались, били, топтали; Конин под ударами мотался из стороны в сторону, словно живая тряпка. Еще чуть-чуть – и его оставили рядом с трясущимся, пускающим пену хунгуром.

А потом сели на лошадей и двинулись за сотником, обогатившись оружием умирающего. Никто ничего не сказал, никто ничего не произнес.

Старый хунгур оглядывался, словно высматривая что-то в степи. Подергивал длинный, пропитанный дегтем ус.

– Нет его. Ты легко теряешь людей, багадыр.

– Лучше смотри вперед, а не за спину. Ищи след. А Ноокор вернется.

Старый хунгур молча покачал головой. Но оказался неправ.

Вдруг сзади послышался топот. Дикий Аман летел за ними галопом, заржал жалобно. В седле покачивался окровавленный, побитый, едва живой Конин.

Подъехал к левому боку Альмоса: грязный, со следами крови на лице. Не стонал, не жаловался, покачиваясь на конской спине.

«А он крепкий, – подумал старый хунгур. – Выживет».

Ехали следом лендичей.

* * *

Только в ранних сумерках старый хунгур, который ехал первым, остановил коня и махнул рукой. Этого было достаточно, чтобы они разъехались по траве, остановились в степи, один подле другого, согбенные в седлах мохнатых коней.

Стояли в том месте, где Тургай несся прямо на белые скальные клифы, что заслоняли просторы будто нерушимая стена. Потому река поворачивала тут на север, разливалась неглубоким затоном. Протискивалась между камнями и мелями, подмывала белые пороги, переваливалась через них у ног скал, пока не пробивалась дальше – соединяясь с Санной и с этого места деля с ней поток. На фоне серых в закате скал подрагивала далекая красная точка. Огонь.

Альмос крутился в седле, причмокивал, склонял набок голову.

– Темно, могут нас порезать. Да и как знать, кто там сидит.