Бес. Книга вторая

Изысканная женщина. До ошизения сексуальная и в то же время изысканная. Так, наверное, выглядели греческие богини. Шикарные тела, созданные для грехопадения, для того, чтобы свести с ума самого стойкого смертного и самого жестокого из жителей Олимпа, тёмные волосы, ниспадающие на оголённые покатые плечи, что до зубовного скрежета хочется сжать в своих ладонях. Тонкие руки, которыми заправляет за маленькое ушко шёлковые локоны. И эти чёрные изогнутые брови, сошедшиеся на переносице…моя богиня недовольна тем, что её заставили одеться в выбранное мной платье, а теперь ещё и заставляли ждать. Да, она изменилась даже с того момента, как сошла с трапа самолёта, с того момента, как её изящная ступня опустилась на этот остров…в её персональную Преисподнюю. И, дьявол…я просто обязан был стать достойным для этой дряни Аидом. Обязан был сбросить с себя эти колдовские чары, досыта ими насладившись.

Вышел из-за стены, и она резко повернула голову, ища глазами источник шума. Глаза блеснули одновременно злостью и усталостью…или даже слабостью. Впрочем, мы оба знали, в чём заключается её слабость. Та, что оставила неизгладимый след на её лице. Та, от которой едва заметно, но всё же иногда тряслись её руки и слегка подрагивали плечи. Остаточное явление после достаточно длительного для нас обоих лечения. Когда ни я, ни она не смогли бы с точностью объяснить, за каким чёртом мне понадобилось всё же избавить её от зависимости, вместо того, чтобы сполна насладиться её падением, самым большим унижением для дочери моего врага. Впрочем, какой был кайф в том, чтобы мучить обессиленную наркоманку, моментами впадавшую в безумие ломки и терявшую связь с внешним миром? Абсолютно никакого. Скорее даже, своеобразная попытка унизить самого себя, опустить ниже плинтуса. Туда, куда я же давал слово не возвращаться больше никогда.

Истощённая? Да, возможно, она и выглядела такой. Моей слабой, истощённой богиней, заточенной в плену в ожидании собственной казни.

– И всё же прекрасна.

Распахнул стеклянную дверь за решётками и вошёл в её комнату-клетку.

– Есть что-то, что может испортить твою красоту, Ассоль? Испортить настолько, чтобы не хотелось сломать её самому? Собственными пальцами?

***

Я ждала, когда он придет. О, как я этого ждала. После всех дней ада, через которые он меня провел с особой, изощренной жестокостью выдергивая из ломки практически без врачей, на одном успокоительном, когда лезешь на стены и ломаешь о них ногти от боли и от панической люти внутри. Когда ползаешь на четвереньках по полу, выблевывая собственные внутренности, ломаешь ногти о стены и просто воешь от боли везде.

И смотрел… я знаю, как он на это смотрел, наслаждаясь. И как? Тебе понравилось, Саша? Понравилось видеть, во что и в кого ты меня превратил? Кем я стала из-за тебя, подонок? Ты мастурбировал, когда я рвала на себе волосы и одежду и проклинала тебя, желая тебе самой жестокой смерти, а потом ползала на коленях и умоляла унять мою боль, бросалась на прутья своей темницы? Помнишь, как когда-то ты обхватывал ладонью член и дергал по нему вверх и вниз, когда я голая извивалась за твоей клеткой и терлась о нее, пока ты не сатанел до такой степени, что брал прямо через нее, как голодное животное?

Но я была рада, что избавилась от кокаина и этого тумана, который помогал мне не слышать по ночам детские крики и его лживые клятвы в любви. Так я могла ненавидеть его сильнее, я чувствовала каждую грань своей ненависти, каждую ее черточку и зазубринку. Она, как адская татуировка, была выжжена на мне изнутри, и я собиралась показать ему ее грани. Все грани моей ненависти к нему. Может быть, я и по ту сторону клетки, но я не та наивная девочка, которую он бросил беременной и обрек на гниение живьем.

Как же он изменился. Этот лоск, эта новая прическа и короткая ухоженная борода, безумно дорогие вещи – часы, запонки, а под ними лютый, страшный и уже заматеревший зверь, и я знаю, на что он способен. Я помню, как он рвал людей голыми руками. Вешал на крючья, как свиней, и выдергивал им кишки.

Кто знает тебя так же хорошо, как я, Саша? Мой Саша…мой предатель, мой палач, мой любимый.

Только одно осталось неизменно… несмотря на жгучую едкую ненависть, я все же до дикой дрожи была рада его видеть и жадно пожирала взглядом его лицо, голос, его запах всем своим изголодавшимся естеством. Потому что он – часть меня, потому что он в меня въелся молекулами ДНК моего умершего младенца. И это та связь, которую разорвет только смерть… и то не факт.

– Некоторые вещи остаются неизменными. Например, твой дорогой костюм и твоя прическа, твои часы…ничто не скроет, кто ты такой на самом деле, Саша.

Сделала несколько шагов к нему, глядя в жгучие темные глаза, испепеляющие меня насмешливым взглядом.

– Ты всегда любил все делать сам. Я думаю, ты придумал множество способов, как испортить и сломать меня. И я с замиранием сердца жду каждый из них. Здесь ведь так скучно.

***