Бес в ребро

Еще было совсем светло, когда я вышла на станции в Паутове. Женщина в оранжевом путевом, жилете объяснила мне мой дальнейший маршрут, и я успела на автобус, ехавший час по разбитой тряской бетонке. Сошла в совхозе «Октябрьский» и долго плутала в поисках общежития шоферов. Как выяснилось, они жили в артистических комнатах поселкового Дома культуры. Было семь часов вечера, совершенно темно, и я старалась не думать, как я буду отсюда выбираться. Поднялась на второй этаж и увидела, что несколько мужчин в фойе играли в домино.

Так огромно было мое желание найти Глухоманова, что, взглянув на этих незнакомых людей, я уверенно — толчком сердца, раздерганными нервами, яростной надеждой — выбрала седоватого спокойного мужика с сизо-стальными зубами, оглушительно трахнувшего костью по столу и торжественно объявившего:

— Рыба!..

Подошла и потрогала за плечо:

— Вы Глухоманов?

Он оторвался от «козла», поднял на меня глаза:

— Да. А что?

— Я журналистка… Моя фамилия Полтева… Я вас разыскиваю целую неделю…

— Вот-те раз! — удивился он. — Сюда не поленились приехать?

— Нужда привела, — сказала я. — Я к вам по делу житейскому, а не газетному…

— Какие же это у меня житейские дела с молодой журналисткой? — засмеялся он. Его партнеры с интересом смотрели на нас.

Глухоманов сказал им:

— Ну, чего уши развесили? К вам, небось, журналистки не приезжают за тридевять земель… — улыбаясь, встал и предложил мне: — Идемте, чайком побалуемся и все житейские дела наши обсудим…

Он варил чай в стакане электрическим кипятильником — обжигающий, черно-красный. На стол бросил большой пакет мучнистой пастилы.

— Каким-то чудом в сельпо попало, — кивнул он на пакет. — Угощайтесь… Так что случилось-то?

— Вы помните, недавно в вашей машине произошла драка? Вечером?

Взгляд его напрягся, он с силой вонзил стальные зубы в нежное бело-розовое тельце пастилы, пожевал и ответил неопределенно:

— Да, припоминаю кой-чего… А зачем вам?

— А затем, что у пассажира вашего из-за этой драки вся жизнь пошла под откос…

— Это у которого? Их там много было… — прищурился Глухоманов.

— Вы помните, Юрий Никифорович, кто сел к вам в машину первым?

— Конечно, — уверенно сказал Глухоманов. — Парень такой моложавый, в морской фуражке.

— А что происходило потом, вы помните?

— Да что ж тут не помнить? Слава богу, глаза и уши не отняло… Попросил он притормозить около бабки с цветами, вышел, тут эта компания попрыгала в машину… Ко мне вперед на сиденье уселся такой веселый мордоворот и командует: «Гони, дед, на праздник опоздаем». Я ему говорю: «Успокойся, машина занята». А он мне спокойно: «Да ничего, не возникай, мастер. Двойной счетчик оплачу»… А тут уже и моряк возвратился — аллё, говорит, простите, занята мной машина, я на минуту вышел. Они его посылают — давай, мол, гуляй дальше… Ну, начал он с ними выяснять отношения, все еще вежливо пока, наклонился в открытую дверь и втолковывает. А этот, жлобец впереди, раз — и в лицо ему харкнул. Ну, тот ему, конечно, дал оборотку по всем правилам. А те двое, что сзади с бабой вместе сидели, они тоже выскочили, один из них ему по башке — бах бутылкой! По правде сказать, морячок этот оказался боевой парень. Он его через себя вертанул так, что витрина посыпалась… Шум, крики, визг. Ну, я думаю, мне конец. У меня и так смена кончается, я опаздываю, а сейчас в милицию загребут всех, начнется там — кто, да что, да почему, это до ночи зависну… А нас ведь за это рублем стегают… за опоздание, значит… Думаю, этот парень себя в обиду не даст, и уехал…

— Юрий Никифорович, от ваших показаний жизнь его зависит. В тюрьму его посадили, — сказала я.

— Вот это дают! — ахнул Глухоманов. — А что ж мне делать надо?

— Напишите все, что вы сказали, на бумаге.

Он покряхтел:

— Ох, не люблю я с ними связываться…

— Да что значит связываться? Вы же правду говорите. Я ведь не прошу ничего, кроме правды…

Глухоманов досадливо покрутил головой:

— Писать не люблю — смерть! Кабы ты могла за меня написать…

Я развела руками:

— К сожалению, я этого не могу сделать… Это ведь документ…

Еще долго искали бумагу, ручку, и он, усевшись за стол, прилежно и подробно писал свое заявление, в деталях описывал, как и что происходило, потом затейливо расписался, отдал мне лист, спросил:

— А как же вы в город-то поедете?

— Автобуса буду дожидаться, потом на электричке.

— О, автобус не скоро будет, — сказал он. — Ладно, заведу свой самосвал — доброшу до электрички…

Я ехала в кабине грузовика, пропахшей маслом, бензином, головой упиралась в теплое мощное плечо Глухоманова, дремала и слышала все время его бубнящий, словно пристыженный голос:

— Кабы знать, что так все обернется, то, конечно, остался бы я на месте. Я ведь видел, что он ни при чем, нечего ему бояться. Я потому и укатил… Я уж потом обнаружил, когда в парк приехал, что за моим сиденьем коробка с фруктами лежит. Но я ее диспетчеру сдал сразу…

Он проводил меня до платформы, и когда пришел поезд и с шипением раздвинулись двери, я обхватила его за шею и крепко расцеловала в обе щеки.

Он застенчиво отстранился и сказал: