Бес в серебряной ловушке

Но однажды произошел пустячный эпизод, вдруг показавший мальчугана с совсем иной стороны. Ненароком затесавшись с большой и явно тяжелой для него вязанкой дров в гущу суетящихся людей, Орсо замешкался и недостаточно споро уступил дорогу маркитанту, катившему ручную тележку с мешками бобов. Тот, не сбавляя шага, рыкнул: «Посторонись, шлюхин сын!». Услышав эти слова, мальчишка замер, а потом вдруг швырнул наземь поленья и бросился на обидчика.

Привлеченные шумом солдаты кинулись разнимать драку, но в молчаливого Орсо, почтительного со всеми и каждым в лагере, словно вселился бес. Он с воплями и бранью размахивал руками, пытаясь вцепиться маркитанту в горло. Двое пехотинцев оттащили его от торговца, а тот поднялся с земли, брезгливо отирая с губ кровь, подошел к беснующемуся подростку и с размаху ударил под дых:

– Ишь, разошелся, крысье семя! – сплюнул он, снова замахнулся и отвесил Орсо оплеуху.

– Но-но, будет! – осадил его один из солдат, однако маркитант уже шагал прочь.

Тем же вечером Орсо, свинцово-бледный, с опухшей от удара скулой и хрипло дышащий, стоял перед Сантьяго. Командир спешил ужинать, находился в прескверном расположении духа, а потому без предисловий рявкнул:

– Какого черта на тебя нашло?! Ты кем себя возомнил, мелюзга?

Мальчишка поднял на офицера глаза в красной сетке лопнувших сосудов:

– Он оскорбил меня. Моя мать была честной женщиной.

– Фу-ты ну-ты!.. – издевательски протянул Сантьяго. – Дон Орсо обижен! Не угодно ли вызвать маркитанта на дуэль? – Он тут же сбился с высокопарного тона. – Ты мне это брось! Тут военный лагерь, а не мадридские переулочки! Мало ли как тебя кличут? Заморыш, подранок, бестолочь. На всех с кулаками кидаться станешь?

– Нет, – отрезал Орсо, – я сам знаю, что я заморыш и подранок. А может, и бестолочь. Но никто не посмеет оскорблять моих родителей. У меня ничего больше нет, кроме памяти о них. И я никому не позволю поганить их честь.

Сантьяго несколько секунд смотрел в глаза мальчишки. А потом уже без злости фыркнул:

– Романтичный идиот! Какая, к бесам, честь? Честь в наше время – дорогой товарец, она не всем по карману, заруби на носу. Честь… Миром, Орсо, правит страх, запомни это. Страх, и ничего больше. Не можешь внушить его – не лезь, голову откусят, как цыпленку, и честью не подавятся.

Подросток сдвинул брови, лицо вспыхнуло пятнами румянца:

– Почему страх, капитан? А как же сила, власть, любовь, ну та же честь, в конце концов?

– Все это лишь разные лица страха! – прогремел Сантьяго. – Сила и власть – это умение внушить кому-то страх, любовь – это страх потери и одиночества, честь – страх оказаться хуже, чем самому хочется о себе думать. Всем и всеми движет страх. И сейчас я докажу тебе это. Ступай и извинись перед маркитантом. Или отправляйся на конюшню, я велю капралу всыпать тебе в назидание дюжину плетей. Вот тебе страх против страха, боль против унижения. Выбирай. А теперь пошел вон.

Орсо вздернул подбородок, но промолчал, поклонился и вышел из шатра.

Глубокой ночью часовой, обходящий лагерь, увидел у поленниц подручного кузнеца. Камиза на тщедушной спине была разрисована кровавыми полосами, а в руке была суковатая хворостина, которой мальчуган неуклюже пытался фехтовать…

…Утром Орсо вновь стоял перед капитаном Сантьяго, и на сей раз тот рассматривал его с любопытством.

– Я вчера так и не послал распоряжения капралу. Почему он тебя выпорол? – поинтересовался командир.

– Я передал ему, что наказан за драку, – спокойно пояснил подросток. – Вы велели выбирать. Я выбрал.

Сантьяго помолчал, а потом вдруг расхохотался:

– Ты сумасшедший! И я рад, что ты есть, постреленок. В этой чертовой армии все слишком рационально, безумцы здесь нужны, словно глоток свежего воздуха. Только безумец – опасное ремесло. И в доказательство моей готовности поддержать благое безумие я засуну тебя в терцию и прикажу кому-нибудь из рядовых научить тебя держать в руках клинок, чтоб в следующий раз ты сумел искуснее проявить свою блажь. Кузнец из тебя все равно паршивый. Ступай.

Этот разговор, где издевка шла рука об руку с жалостью, стал первым шагом босых ног неказистого оборванца по длинной и полной превратностей тропе, которая теперь стелилась под сапогами грозного полковника Орсо.

Надев обтрепанную куртку с косыми крестами пехотинца, нескладный подручный кузнеца в одночасье заявил миру, что теперь он солдат, и никогда больше не отступал от своего решения. Он неутомимо тренировался в фехтовании и рукопашном бою, не давая себе ни отдыха, ни поблажек, из-за чего часто бывал избит до беспамятства, а через сутки уже снова выходил, прихрамывая, на плац. Выжимал до отказа каждую мышцу своего тощего тела, стремясь с каждым разом добиться от него большего. Никому больше не спускал насмешек, неизменно лез в драку при любой провокации и нередко терпел серьезный ущерб. Однако задиристые повадки, смелость и упорство сделали свое дело: с Орсо начали считаться.