Бес в серебряной ловушке

– А чего, все тихо. Сидит девица в лавке, никуда не собирается. Но принаряженная, и глаза грустные. Может, отец на свиданку не пускает. Маргаритки в горшочке стоят, завяли совсем. Я ей эдак невзначай: мол, а чего цветы сухие стоят? А она как зыркнет! И аж кошкой шипит: тебя, умника, спросить позабыла! Забирай, чего купил, да проваливай! Ох и ведьма! – В голосе оборванца звучало почти восхищение.

Енот хмыкнул, бросил мальчишке медяк, и тот мгновенно растворился в ближайшем переулке. А вскоре появился и Мак-Рорк. Держа в руках цветы, он пытался шагать по площади с прежним куражным видом, но не умел скрыть беспокойство, все чаще поглядывал на башенные часы и озирался.

Шпик уселся поудобнее и приготовился смотреть в оба.

…Годелоту казалось, что плиты жгутся прямо сквозь подметки сапог. Народ прибывал, площадь набухала шумом, в толчее все труднее было высматривать друга и уж совсем невозможно понять, не вертится ли вблизи очередной любопытный прохвост. В этот миг в спину угодило что-то жесткое.

– Чего застыл, служивый? Нашел где навытяжку торчать! – резанул визгливый голос, и Годелот обернулся, натыкаясь на дородную особу с корзиной:

– Простите, донна! – сухо и раздраженно отрезал он, отступая назад, и едва не сбил с ног сгорбленного монаха-францисканца в неказистом пыльно-коричневом клобуке. – Прошу прощения, брат, – поспешил сказать юноша и во избежание новых конфузов отошел к самой стене церкви. Там тоже не было ни секунды покоя, но Годелот знал: толчея – их союзник. Однако скоро ударит колокол, толпа рассеется, и каждый шаг на площади будет открыт любому взгляду. А сегодня он не может долго ждать. В шесть его караул, значит, в четыре он должен явиться в особняк, а дороги туда не меньше часа.

Однако время шло, а площадь была все так же пуста, только неизменные торговцы и нищие ютились вдоль стен, прячась в скудной полуденной тени. Годелот вглядывался в каждого по очереди, пытаясь понять, не прячется ли среди них новый посыльный от друга, но никто не обращал ни малейшего внимания на одинокого военного.

Месса закончилась, и снова шотландца кто-то толкал, с извинениями или с бранью. Дважды его попытались обокрасть.

Три гулких удара колокола прозвучали для Годелота, как погребальный звон. Он не мог дольше оставаться у церкви. Несомненно, что-то случилось… Ведь в недавней записке Пеппо сам назначил встречу. И он опять ничего не может ни узнать, ни предпринять.

Рассеянно вручив цветы какой-то опрятной старушке, умиленно заквохтавшей от неожиданного подарка, Годелот медленно двинулся прочь. Он оглядывался, пока не свернул в узкий переулок. И только потеряв площадь из виду, прибавил шаг и направился к Сан-Марко. Погруженный в раздумья, он едва не вздрогнул, вдруг услышав надтреснутый оклик:

– Эй, служивый!

Вскинув взгляд, шотландец увидел, что прямо на пути у него стоит худой испитой бродяга в драной весте и коротком плаще. Голову покрывал капюшон, из тени которого виднелись слезящиеся глаза и клочковатая бороденка. Забулдыга пошатывался, кособочась на сторону. В узловатой руке он сжимал пустую бутылку.

– Извольте посторониться, я спешу! – холодно бросил Годелот, но бродяга ощерился и сипло заканючил:

– Я тебя не задержу, парень! Я ж не беспонятный. Сам старый солдат, а как в годы вошел – на улицу подыхать выбросили господа командиры, дети сукины, и за службу не поблагодарили. Дай пару медяков, а? Хоть поесть по-людски! У тебя-то вся жизнь впереди! Глядишь, сам-то помирать будешь – и о тебе кто позаботится!

Бродяга сбивчиво сыпал словами и все сильнее кренился набок, рискуя в любой момент упасть. Шотландец сомневался, что выпрошенные медяки тот собирается потратить на еду, но у него не было ни времени, ни желания читать проповеди отвратительному субъекту. Сунув руку в карман, он вынул две монеты и протянул пропойце:

– Держи!

Бормоча благодарности, бродяга заковылял к Годелоту, едва переставляя ноги и потирая живот. Подойдя вплотную, он вытянул грязную руку… Шотландец успел лишь заметить неожиданно ясный блеск подслеповатых глаз, когда забулдыга резко взмахнул рукой. На голову подростка обрушился удар бутылки. В глазах разом потемнело, мостовая метнулась вверх, с размаху впечатываясь в скулу. А быстрые руки уже шарили по одежде.

Пытаясь удержаться на краю вязкой мути, оглушенный Годелот нащупал эфес клинка, рванул на себя, но в ребра раскаленным гвоздем вонзилась адская боль. Откуда-то уже накатывал топот башмаков и надсадный крик:

– Да что ж ты, нелюдь! Ты что творишь-то!

Шарящие руки исчезли, Годелот ощутил толчок, вслед за которым раздался надсадный всхлип. Прямо в лицо подростку брызнуло что-то горячее. Затем послышались глухой звук падения, еще чьи-то крики, женский визг, и тут свет померк окончательно, унеся за собой прочие звуки и ощущения.

* * *