Бесчестье

— Ты мог бы помогать мне с собаками. Рубить для них мясо. Мне это всегда тяжело давалось. Потом, есть еще Петрас. Он сейчас приводит в порядок собственную землю, так что дел у него хватает. Вот и протяни ему руку помощи.

— Протянуть Петрасу руку помощи. Неплохо. В этом выражении присутствует некая историческая пикантность. А платить за мои труды он мне будет, как ты полагаешь?

— Спроси у него. Уверена, что будет. В начале этого года он получил от министерства земледелия субсидию, которой хватило, чтобы выкупить у меня гектар с небольшим. Я тебе не говорила? Граница проходит по запруде. Запрудой мы владеем совместно. От нее и до ограды все принадлежит ему. У него корова, которая весной отелится. Две жены или жена и подружка. Если он хорошо разыграет свои карты, то сможет получить и вторую субсидию — чтобы построить дом и перебраться в него из конюшни. По меркам Восточного Кейпа, он человек состоятельный. Попроси, чтобы он тебе платил. Он может себе это позволить. Не уверена, что я смогу позволить себе и впредь пользоваться его услугами.

— Хорошо, я займусь мясом для собак, напрошусь в землекопы к Петрасу. Что еще?

— Ты можешь помогать в клинике. Там отчаянно нуждаются в помощниках.

— То есть помогать Бев Шоу?

— Да.

— Не думаю, что мы с ней поладим.

— Да тебе и не нужно с ней ладить. Только помогать ей. Однако платы не жди. Тебе придется делать это по доброте сердечной.

— Вот тут меня одолевают сомнения, Люси. Уж больно это смахивает на общественные работы. На попытку загладить былые грехи.

— Что касается твоих мотивов, Дэвид, то уверяю тебя, животные из клиники до них доискиваться не станут. Они не будут задавать тебе никаких вопросов, им все едино.

— Ладно, займусь и этим. Но при одном условии: что в результате я не стану лучше, чем есть. К исправлению я не готов. Предпочитаю остаться самим собой. Таково мое условие. — Он все еще не снял ладони с ноги Люси и теперь крепко сжимает ее колено. — Это понятно?

Она награждает его улыбкой, которую он может назвать только обворожительной.

— Так ты решил остаться дурным человеком. Сумасшедшим, дурным, опасным для окружающих. Обещаю, никто не попросит тебя измениться.

Люси поддразнивает его, как когда-то поддразнивала ее мать. Хотя остроумие Люси, если правду сказать, потоньше. Его всегда влекло к остроумным женщинам. Остроумным и красивым. И как бы ему того ни хотелось, в Мелани он никакого остроумия не отыскал. Зато красоты в ней было хоть отбавляй.

И снова она пронизывает его — легкая дрожь сладострастия. Он знает, что Люси наблюдает за ним. Похоже, он так и не научился скрывать эту дрожь. Забавно.

Он поднимается, выходит во двор. Собаки помоложе радуются, увидев его: бегают взад-вперед по вольерам, поскуливая от нетерпения. Но старая бульдожиха почти не шевелится.

Он входит в ее вольер, закрывает за собой дверь. Бульдожиха поднимает голову, оглядывает его и снова роняет голову на пол; старые соски ее вяло обвисли.

Присев на корточки, он щекочет бульдожиху за ухом.

— Бросили нас, верно? — шепчет он.

Он вытягивается рядом с ней на голом бетоне. Бледное небо вверху. Руки и ноги его обмякают.

Таким его и находит Люси. Он, должно быть, заснул: первое, что он осознает, это присутствие в вольере дочери с бидоном воды в руках; сука, встав, обнюхивает ее ноги.

— Обзаводишься друзьями? — спрашивает Люси.

— С ней не больно-то подружишься.

— Бедная старушка Кэти в трауре. Никому она не нужна и знает это. Самое смешное, что у нее, скорее всего, куча отпрысков в окрестностях, и все они были бы рады разделить с ней кров. Но пригласить ее к себе не в их власти. Они — часть обстановки, часть тревожной сигнализации. Они оказывают нам честь, относясь к нам как к богам, а мы в ответ относимся к ним как к неодушевленным существам.

Они выходят из вольера. Сука кучей валится на пол, закрывает глаза.

— Отцы церкви долго спорили на их счет и в конце концов решили, что настоящих душ у них нет, — замечает он. — Души животных привязаны к их телам и умирают вместе с ними.

Люси пожимает плечами:

— Не уверена, что у меня есть душа. И если бы я повстречала чью-то душу, я бы ее не признала.

— Это неверно. Ты сама и есть душа. Все мы — души. И были ими еще до рождения.

Она как-то странно глядит на него.

— Что ты с ней будешь делать? — спрашивает он.

— С Кэти? Если придется, оставлю у себя.

— Ты не усыпляешь животных?

— Нет, я — нет. Бев, та усыпляет. Это работа, выполнять которую никто не желает, вот она и взяла ее на себя. И ужасно от этого страдает. Ты недооцениваешь Бев. Она куда более интересный человек, чем тебе кажется. Даже по твоим собственным меркам.

По собственным его меркам… А каковы они? Заслуживает ли эта коренастая, малорослая женщина с неприятным голосом того, чтобы ее игнорировали? Тень горестного сожаления осеняет его — о Кэти, о себе, обо всех. Он глубоко вздыхает, не пытаясь скрыть вздоха.

— Прости меня, Люси, — говорит он.

— Простить тебя? За что? — Она улыбается, легко, насмешливо.