Беседа

Хаты слепо щурятся в закат,
Спят дороги в беспробудной лени…
Под иконой крашеный плакат
С Иисусом спорит о спасеньи.

Что же, Русь, раскрытые зрачки

Позастыли в бесконечной грусти?
Во саду ль твоем большевики
Поломали звончатые гусли?

Иль из серой, пасмурной избы

Новый, светлый Муромец не вышел?
Иль петух кровавый позабыл
Запалить твои сухие крыши?

Помню паленой соломы хруст,

Помню: красный по деревне бегал,
Разбудив дремавшую под снегом,
Засидевшуюся в девках Русь.

А потом испуганная лень

Вкралась вновь в задымленные хаты…
Видно, красный на родном селе
Засидевшуюся в девках не сосватал.

По сожженным пням издалека

Шел мужик все так же помаленьку…
Те же хаты, та же деревенька
Так же слепо щурились в закат.

Белеют босые дорожки,

Сверкает солнце на крестах…
В твоих заплатанных окошках,
О Русь, все та же слепота.

Но вспышки зарев кто-то спрятал

В свою родную полосу,
И пред горланящим плакатом
Смолкает бледный Иисус.

И верю, Русь, Октябрьской ночью

Стопой разбуженных дорог
Придет к свободе в лапоточках
Все тот же русский мужичок.

И красной лентой разбежится

Огонь по кровлям серых хат…
И не закрестится в закат
Рука в щербленой рукавице.

Слышит Русь, на корточки присев,

Новых гуслей звончатый напев
И бредет дорожкой незнакомой,
Опоясана декретом Совнаркома.

Выезжает рысью на поля

Новый, светлый Муромец Илья,
Звонко цокают железные подковы…
К серым хатам светлый держит слово.

Звезды тихо сумерками льют

И молчат, заслушавшись Илью.
Новых дней кровавые поверья
Слышат хаты… Верят и не верят…

Так же слепо щурятся в закат

Окна серых утомленных хат,
Но рокочут звончатые гусли
Над тревожно слушающей Русью.

1921

ДВОЕ

Они улеглись у костра своего,
Бессильно раскинув тела,
И пуля, пройдя сквозь висок одного,
В затылок другому вошла.

Их руки, обнявшие пулемет,

Который они стерегли,
Ни вьюга, ни снег, превратившийся в лед
Никак оторвать не могли.

Тогда к мертвецам подошел офицер

И грубо их за руки взял,
Он, взглядом своим проверяя прицел,
Отдать пулемет приказал.

Но мертвые лица не сводит испуг,

И радость уснула на них…
И холодно стало третьему вдруг
 От жуткого счастья двоих.

1924

РАБФАКОВКЕ