Беседа с богом странствий

Ёноскэ. Ну и церемонный же ты, братец! Так что у тебя за вопрос?

Приятель. Дело в том… Дело в том, что сегодня необычный день. Говорят, в скором времени ты отплываешь из Идзу на Остров женщин[25]. Значит, нынче прощальная пирушка?

Ёноскэ. Выходит, что так.

Приятель. Вот завёл я этот разговор, а стоит ли его продолжать – не знаю: боюсь, как бы он не испортил нам веселья, да и перед тайю неудобно.

Ёноскэ. В таком случае не продолжай.

Приятель. Не могу. Ведь я уже начал.

Ёноскэ. Тогда говори!

Приятель. Не так-то это просто…

Ёноскэ. Почему?

Приятель. Потому что в данном случае ни вопросы, ни ответы не доставят нам с тобой особого удовольствия. Но раз ты не возражаешь – я наберусь храбрости и спрошу.

Ёноскэ. Ну говори же наконец, в чём дело.

Приятель. А как ты сам думаешь, в чём?

Ёноскэ. Экий ты мямля, право. Будешь ты наконец говорить или нет?

Приятель. Раз ты сердишься, мне вдвойне неловко спрашивать. Дело в том… Если верить тому, что написал про тебя Сайкаку, ты впервые познал женщину в семилетием возрасте…

Ёноскэ. Ой-ой, уж не собираешься ли ты уличить автора во лжи?

Приятель. Почему бы и нет? Пока ещё он не такой уж маститый писатель. К тому же это его утверждение, будто с малых лет и по сию пору, когда тебе стукнуло шестьдесят, ты успел соблазнить три тысячи семьсот сорок две женщины…

Ёноскэ. А ты, я вижу, придирчивый читатель.

Приятель. Так вот, он пишет, что ты успел насладиться любовью трёх тысяч семисот сорока двух женщин и семисот двадцати пяти юношей… Неужели это правда?

Ёноскэ. Правда. Конечно, правда. Но прошу тебя, поубавь хоть немного свой пыл.

Приятель. Что-то не очень мне в это верится. Как ни крути, но три тысячи семьсот сорок две женщины – многовато.

Ёноскэ. Ещё бы!

Приятель. Сколь ни велико моё уважение к тебе, Сайкаку наверняка хватил через край.

Ёноскэ. Ну что ж, уменьши это число по своему усмотрению… Погляди-ка, тайю смеётся.

Приятель. Пусть смеётся сколько хочет, но тебе так просто не отвертеться. Выкладывай всё начистоту, а не то…

Ёноскэ. А не то ты примешься меня спаивать? Нет уж, избавь. Ничего мудрёного в этом нет. Просто наши счёты устроены не совсем одинаково, вот и всё.

Приятель. Ну да, понятно: на твоих счётах получается на порядок больше, не так ли?

Ёноскэ. Нет, не так.

Приятель. В таком случае… Постой, кто же из нас двоих мямля?

Ёноскэ. Но ведь сейчас и ты рассердился из-за сущего пустяка.

Приятель. Ничего подобного. Но, смею надеяться, я тоже мужчина. И пока не уясню себе, насколько именно следует сократить это число, не отстану от тебя, хоть ты мне голову сноси.

Ёноскэ. Да, я вижу. Ну что ж, так и быть, расскажу тебе на прощание, как устроены мои счёты… А твою песню, милая, мы дослушаем после. Передай-ка мне веер, да-да, этот, с рисунком Скэёси. Эй, кто-нибудь! Снимите нагар со свечи.

Приятель. Подумать только, как всё торжественно! И как все сразу притихли! Даже вишня в саду, кажется, заскучала.

Ёноскэ. Итак, слушай. Понятное дело, я расскажу тебе об одном лишь случае из моей жизни, так что прошу иметь это в виду.

II

Это случилось давно, лет тридцать назад. Тогда я впервые приехал в Эдо. На обратном пути из Ёсивары я в сопровождении двух тайко должен был переправиться через реку Сумиду. В каком месте была переправа – не помню. Куда я держал путь – тоже забыл. Лишь внешние приметы того дня, словно сквозь пелену тумана, проплывают у меня перед глазами. Погода стояла пасмурная, как всегда в пору цветения вишни. Время было за полдень. Вдоль реки, насколько хватал глаз, вырисовывался скучный, наводивший тоску пейзаж. Тускло поблёскивала отдававшая затхлостью вода. Выстроившиеся в ряд на противоположном берегу домики, казалось, погрузились в ленивую дрёму. Позади, на фоне прибрежных сосен, виднелись полураспустившиеся цветы вишни, словно на картине, нарисованной темперой. Их пронзительная белизна почему-то производила гнетущее впечатление. В довершение всего стояла духота, необычная для этого времени года, – при каждом движении всё тело покрывалось испариной. Даже у воды не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка.