Беседа с богом странствий

Но, кажется, я отвлёкся. Так вот, Ясуёри и Нарицунэ стали истово поклоняться божеству Ивадоно. Его кумирню на вершине горы они переименовали в Кумано, здешнюю бухту назвали Ваканоура, а этот горный склон нарекли Кабурадзака. Это так же смешно, как глядеть на ребятишек, которые, гоняясь за собакой, воображают, будто охотятся на льва. Правда, здешний водопад, которому они дали название «Беззвучный», гораздо больше того, в честь которого получил это имя.

– И тем не менее я слыхал, что в конце концов им были посланы счастливые знамения.

– Одно из этих знамений было такое. В день, когда истёк срок данного ими обета, они молились перед кумирней. Тут налетел ветер, деревья закачались, и прямо к их ногам упало два листа камелии. Листья эти были источены гусеницами, причём так, что на первом якобы можно было прочитать слова «дикие гуси возвращаются домой», а на втором – цифру «два». Не в силах сдержать радость, Ясуёри на следующий день с торжествующим видом показал эти листочки мне. На одном из них в самом деле при желании можно было разобрать цифру «два». Но на втором я, как ни старался, не смог разглядеть ничего похожего на «диких гусей, возвращающихся домой». Всё это было настолько нелепо, что на следующий день я отправился в горы и подобрал ещё несколько камелиевых листьев. На них тоже были дырочки, проеденные гусеницами, и я прочитал: «Завтра вернётесь в столицу», «Киёмори умрёт насильственной смертью», «Ясуёри возродится в Чистой земле»… Я думал, услышав это, Ясуёри обрадуется, однако…

– Однако он рассердился, верно?

– Да уж, Ясуёри – мастер сердиться. Когда-то в столице он слыл непревзойдённым танцором, а уж в умении обижаться тем более не знает себе равных. Думаю, что и в стан заговорщиков его привело не что иное, как озлобленность. Озлобленность же его проистекает от гордыни. Он считает, что все Тайра, начиная с «выскочки» Киёмори, сплошь злодеи, а все Фудзивара, начиная с дайнагона Наритики, сплошь святые. Подобное самомнение до добра не доводит. И всё же я не знаю, что лучше: злиться, как Ясуёри, или постоянно ныть, как Нарицунэ.

– Странно, ведь в отличие от вас обоих Нарицунэ-сама обзавёлся женой и ребёнком, которые должны были отвлекать его от горестных дум.

– Какое там! Он вечно ходил с постным видом и только и знал, что жаловаться и роптать. Бывало, увидев в долине камелию, вздыхал: «Ах, на этом острове не найдёшь ни одной цветущей вишни!» А глядя на курящийся над вулканом дым, всякий раз замечал: «Здешние горы совершенно лишены растительности». Он только и знал, что перечислять, чего здесь нет. Однажды мы с ним отправились в прибрежные горы собирать траву цувабуки. «Ах какая тоска! – принялся, по обыкновению, причитать он. – Здесь нет реки Камогавы». Я едва сдержался, чтобы не рассмеяться: не иначе сам бог Хиёси меня остановил, – но сетования Нарицунэ были до того нелепы, что я всё же заметил: «Зато, к счастью, нет здесь Фукухары с её темницей, а также высокопреподобного Дзёкая!»

– Представляю себе, как разозлился Нарицунэ-сама в ответ на такие слова!

– О, если бы разозлился! Но не тут-то было: Нарицунэ посмотрел на меня и, горестно покачав головой, сказал: «Вы счастливый человек. Вас ничем не проймёшь». Услышать такой укор куда тяжелее, чем стерпеть любой гнев. У меня… Честно говоря, в тот миг у меня упало сердце. Если бы я и впрямь был бесчувственным человеком, как считает Нарицунэ, у меня не упало бы сердце. Но в том-то и дело, что он был не прав. Было время, когда я, подобно Нарицунэ, кичился своими слезами. Сквозь слёзы покойница жена казалась мне такой красавицей!.. Вспомнив об этом, я вдруг почувствовал жалость к Нарицунэ. И тогда, пряча улыбку, я стал его утешать. Вот тут-то он на меня и разозлился. Как только я попытался его утешить, он с негодующим видом воскликнул: «Перестаньте лгать! Я не нуждаюсь в вашем сочувствии! Уж лучше смейтесь надо мной!» И в этот миг – не странно ли? – я действительно расхохотался.

– И что же Нарицунэ-сама?

– Несколько дней он со мной не кланялся. А потом всё началось сызнова. При встрече он печально качал головой и вздыхал: «Ах как я истосковался по столице! Здесь не увидишь ни одного экипажа». Если задуматься, не я, а он счастливый человек… И всё же с ним и с Ясуёри на этом острове было намного лучше, чем без них. Когда они уехали, я снова, как и два года назад, впал в тоску.

– Если верить молве, вы не просто впали в тоску, но готовы были умереть от горя. – И я во всех подробностях пересказал своему господину то, что слышал от сказителей с бивой. – «Он горевал, взывая к небу, припадая к земле, но – увы! – напрасны были его мольбы… Вцепившись в свисающий с кормы канат, он влачился за отплывающим кораблём. Вода уже доходила ему до пояса, до плеч, до шеи. Когда же она стала накрывать его с головой, он, поняв тщетность своих усилий, вернулся на берег… «Возьмите меня с собой! Заберите меня отсюда!» – в отчаянии взывал он. Но корабль уплывал всё дальше и дальше, оставляя за собой белопенные волны».