Беседа с богом странствий

Ясукити возвращался из храма вместе с капитаном первого ранга Фудзитой. Похвалив написанную им надгробную речь, капитан первого ранга заметил, что слова «неожиданно оборвалось ожерелье жизни» как нельзя лучше подходят к смерти капитана третьего ранга Хонды. Одних этих слов было достаточно, чтобы вселить уныние в Ясукити, видевшего, как плачет его семья. Ехавший в одном с ним поезде обаятельный лейтенант Танака показал Ясукити ежемесячный обзор в газете «Ёмиури симбун», в котором рассматривалась новелла Акутагавы. Обзор принадлежал составившему себе в то время имя N. После довольно резкой критики новеллы он нанёс сокрушительный удар и самому Ясукити: «Литературе совершенно не нужно занятие, которому предаётся в часы досуга преподаватель одной из школ военно-морского флота!»

Надгробная речь, написанная чуть ли не за полчаса, неожиданно произвела огромное впечатление. А вот новелла, которую он тщательно обрабатывал много вечеров при свете электрической лампочки, не произвела и десятой части того впечатления, на которое он рассчитывал. Разумеется, он может свободно высмеять слова N. Но сегодняшнее его состояние не позволяло ему посмеяться над N. Надгробная речь ознаменовалась успехом, а новелла принесла ему полное поражение. Это привело его в уныние. Опустит ли для него когда-нибудь судьба занавес над этой печальной комедией?

Ясукити неожиданно поднял глаза к небу. На нём сквозь сосновые ветви проглядывала тусклая, медного цвета луна. Пока он смотрел на неё, ему захотелось помочиться. К счастью, вокруг не было ни души. По обочинам дороги здесь тоже стояли шпалеры низкорослого бамбука. Он долго мочился у правой ограды.

Как раз в это время то, что он считал сплошной оградой, оказалось слившейся с ней деревянной калиткой. Из неё вышел мужчина с усами. Растерявшись, Ясукити продолжал мочиться, изо всех сил стараясь повернуться к мужчине боком.

– Простите, – с отсутствующим видом произнёс мужчина.

В голосе его звучали нотки извинения за причинённое беспокойство. Услышав этот голос, Ясукити вдруг обнаружил, что стемнело уже довольно сильно и стало не видно, что он делает.

Весна

I

Утро было хмурое, как всегда в пору цветения сакуры. На киотоском вокзале Хироко села в скорый поезд и теперь ехала в Токио – чтобы навестить мать, с которой не виделась уже два года после своего замужества, кроме того, ей предстояло участвовать в праздновании золотой свадьбы деда по материнской линии. Однако для нынешней поездки существовала ещё одна, куда более серьёзная причина. Хироко предстояло разобраться в сердечных делах младшей сестры Тацуко. Она считала, что обязана это сделать независимо от того, совпадает это с желанием Тацуко или нет.

О романе сестры Хироко узнала несколько дней назад из её письма. В том, что у Тацуко возникло любовное увлечение, не было для Хироко ничего неожиданного. В таком возрасте это вполне естественно. Неожиданным было другое – то, что избранником сестры оказался Ацускэ. Размышляя об этом в вагонной тряске, Хироко невольно чувствовала, как между нею и сестрой вырастает некая стена.

Хироко знала, кто такой Ацускэ. Он учился в Академии западной живописи. В гимназические годы сёстры за глаза называли этого вечно измазанного красками юношу Обезьяной. Со своим красным лицом и сверкающими странным блеском глазами он и впрямь походил на обезьяну. К тому же и одевался он довольно нелепо: даже зимой ходил в стареньком плаще, наброшенном поверх студенческой тужурки с золотыми пуговицами. Само собой разумеется, Хироко не питала к нему ни малейшей симпатии. Тацуко же и вовсе не жаловала юношу, да что там – можно сказать, просто на дух не принимала. Однажды Тацуко ехала в трамвае, и её соседом оказался Ацускэ. Уже одно это было ей неприятно. А тут ещё он вытащил завёрнутую в газету булку и принялся её жевать. Головы пассажиров разом повернулись в его сторону, и Тацуко казалось, что их осуждающие взгляды обращены и к ней. Ацускэ же глазом не моргнул – продолжал как ни в чём не бывало жевать свою булку…