Беседа с богом странствий

Во сне, который видел, я был таким же, как всегда. Вечером (19 июля) я, сидя в повозке, запряжённой лошадью, вместе с Сасаки Мосаку-куном, выспрашивал у шагавшего рядом возницы в соломенной шляпе о ценах в Пекине. Но не прошло и двадцати минут после моего окончательного пробуждения, как меня охватила тоска. Временами возвращалось моё обычное состояние, словно сквозь разрывы в моей серой палатке проглядывает яркий пейзаж. Казалось, будто я путешествую в своём воображении.

Гуляя, я встретил мальчика в белом купальном костюме. К ушам он прикрепил сделанные из коры бамбука заячьи ушки. Ещё когда нас разделяло шагов пять-шесть, я испугался, подумав, как опасны острые концы коры бамбука. Этот страх владел мной какое-то время и после того, как мы разминулись.

Я задумчиво курил сигарету, в голову приходили одни грустные мысли. В соседней комнате передо мной нанятая нами служанка, повернувшись ко мне спиной, складывала пелёнки. Вдруг я сказал: «На пелёнках гусеница». Сам не знаю, почему я это сказал. Служанка, вытаращив глаза, воскликнула: «Смотри ты, и вправду гусеница».

Открывая банку со сливочным маслом, я вспомнил лето в Каруидзаве и как бы в такт мыслям почувствовал покалывание в затылке. Удивившись, я обернулся. Это прилетел овод, которых много было в Каруидзаве. Но не местный овод, а овод, у которого были такие же зелёные глаза, как у оводов в Каруидзаве.

Для меня в последнее время нет ничего более страшного, чем пасмурный ветреный день. Мне кажется, что меня плотно окружает враждебный пейзаж. По сравнению с ним собаки и гром, которых я когда-то боялся, – ничто. Позавчера (18 июля) я спокойно шёл мимо нескольких лаявших собак. Но когда на ветру шелестят сосны, я даже днём укрываюсь с головой футоном или спасаюсь в соседней комнате, где сидит жена.

Гуляя в одиночестве, я увидел дом, на котором была табличка зубного врача. Через два-три дня жена, проходя там же, не увидела дома с табличкой. Я сказал: «Точно видел», – а жена сказала: «Точно не видела». Потом она пошла навестить мать и опять сказала: «Нет её». Но я всё-таки думаю, что она была. На ней был написан иероглиф «зуб» и катаканой – фамилия врача, так что ошибиться я никак не мог.

(На этом заканчиваю. После того как мы сняли дом.)

Зарисовки в Никко

Река Отани

Миновав станцию Умагаэси, я прошёл немного вперёд, и передо мною открылся вид на реку Отани. Я присел на камень, усыпанный палой листвой, и стал глядеть на реку. Она течёт по дну глубокого ущелья и от этого кажется не больше пяти-шести сяку в ширину. С обеих сторон ущелье обступают горы, поросшие густыми лесами в багряно-золотом уборе, а между ними струится, взбивая белую пену, вода чистейшей, почти лазоревой голубизны.

Сквозь багрянец и золото древесных крон проникает солнечный свет, согревая воздух несказанным теплом. Запрокинешь голову – и видишь уходящие ввысь горы, а маленький клочок небесной синевы – совсем как оконце в потолке мастерской художника, и вдруг возникает ощущение, что над тобой зияет зажатая между скалами бездна.

Горы на том берегу до середины тоже одеты багряной листвой, а выше их устилают выгоревшие за лето травы. Пологие склоны подёрнуты светящейся алой дымкой. Поросшая травой поверхность горы, словно укрытая тиснёным коричневым бархатом, кажется удивительно нежной и мягкой. Где-то обжигают уголь; белый дымок от него низко стелется по склону, и это придаёт окрестному виду ещё большее очарование.

Я поднялся с камня и зашагал по горной тропе. Мне вспомнилось трёхстишие Бусона:

Уж не этот ли горный ручей Окрестные склоны поджёг? Алые листья клёнов…

Равнина Сэндзёгахара

Сквозь кущи жухлой травы пробираюсь к болоту.

На жёлтом илистом берегу его всё ещё держится тонкий ледок. В зарослях сухого тростника с прилипшими к стеблям комьями грязной пены плавает мёртвая утка; мутная вода, точно тусклое, подёрнутое патиной зеркало, отражает голубое небо с медленно ползущими по нему бледными облаками.

Какое-то деревцо на том берегу, должно быть жимолость, бессильно опустило к воде свои ветки с поблёкшими листьями. Вокруг него печально колышется пожелтевший тростник, за которым сквозит унылый простор равнины.

На широком, заросшем мискантом лугу нехотя тянутся ввысь пожелтевшие лиственницы, эти обитательницы северного края, а между ними бродят стада пасущихся лошадей, вызывая в воображении давно минувшие времена, когда наши предки кочевали по стране в поисках воды и пастбищ. Окаймляющие равнину горы окутаны тусклой серой дымкой. Неяркие лучи вечернего солнца скупо освещают горные вершины.

Погружённый в тревожные, мрачные думы, я стоял на сыром берегу и размышлял о лесных прогулках Тургенева. В выгоревшей траве тут и там мелькали сонные личики голубой горечавки. При виде их я вспомнил отозвавшиеся во мне пронзительной болью слова: «I have nothing to do with thee».

Жрица-Мико

Старая жрица в белом облачении и алых хакама одиноко сидела в тени бамбуковой шторы. При виде её меня невольно охватила печаль.