Беседа с папским легатом, диалог с иудеем, и другие сочинения

Итак, Ксен, поскольку о Боге, Которого мы называем Отцом Сына, а вы просто так Богом, ни у тех, ни у других нет никаких сомнений в том, что Он есть Бог и Творец всего, речь у нас шла о Сыне и Пресвятом Духе — чтобы показать, что и каждый из них Бог и имеет те же, что Отец, Божественность, силу и царство. Что касается Духа, то мне кажется, что открытое нам Божественным Писанием достаточно, чтобы представить Его Богом, единоприродным Тому и нераздельным от Того, от Кого Он происходит — от Бога-Отца. О Духе Божием ведь и вы говорите, а как достоит о Нем думать, совершенно не знаете.

О Сыне же тоже, полагаю, достаточно для благоразумных уже сказанного, чтобы показать, что Он есть Бог, воспринявший в последние времена плоть. Хорошо указывают на Его Божественное вочеловечение и слова Иезекииля. Рассказав о видении, которое он видел во время пленения на реке Ховар — нет сейчас времени все пересказывать, — он говорит: «Тогда — звучание слова, словно шум полка; и когда останавливались животные, опускались крылья их. И вот — голос превыше тверди, которая над их головой» (ср.: Иез. 1,24-25). Когда они останавливались, расслаблялись крылья их. «А превыше тверди, которая над их головой, — как бы видение камня сапфира, на нем — подобие престола, а на подобии престола — подобие как бы облика человеческого, сверху» (Иез. 1,26).

О каких животных говорит здесь Иезекииль и кого хочет обнаружить в как бы человеке, на подобии престола сидящем? Разве не ясно, что животные, о которых он говорит, это херувимы и серафимы, а Тот, Кто на них сидит, — это Тот, о Ком Моисей сказал: «Да поклонятся Ему все ангелы Божии» (Втор. 32,43), Бог и человек. Но мы еще будем об этом говорить, и тогда это яснее будет показано тем, что мы еще намерены сказать, и это станет более понятным и обнаженным. Ты же поступишь правильно, если скажешь мне, как душа твоя восприняла слова о Троице. Т. е. безмолвствует ли твой ум в ответ на сказанное или возмущается какими-то мыслями и к возражениям устремляется и требует большего числа и более основательных доказательств?

Ксен: Он еще неуверенно колеблется, царь, между тем и другим и ни склониться перед сказанным не готов, ни решительно воспротивиться и открыто занять другую сторону. Но ты, если хочешь, говори дальше, а я по ходу дела уясню свое мнение.

Император: Хорошо. Стало быть, я молюсь, чтобы мы вновь вывели твой ум к здравому выбору и чтобы он пожелал выбрать наилучшее. Да даст тебе Господь, как сказал Соломон, разум во всем (ср.: Притч. 1, 7).

Итак, примемся вновь за высказывания о промысле Христова воплощения. Великий в речах Исаия сказал: «Вот, Дева во чреве зачнет и родит сына, и нарекут имя ему Эммануил» (Ис. 7,14).

Ксен: Скольких бед причиной постоянно бывает ложь! Ведь пророк сказал не «дева», а «отроковица» во чреве зачнет, подразумевается — сошедшись с мужчиной. Вы же, чтобы утвердить свою ложь, читаете «дева» вместо «отроковица». И сказать невозможно, сколько отсюда происходит помрачения, и это одно лишь слово творит, и великое неверие изливает в слышащих. Кто когда-либо слышал, чтобы дева рожала? Если мне хоть одну кто-нибудь покажет, я ничего больше не скажу против.

Император: Хорошо говоришь. Покажи мне ты другого Бога, сошедшего с неба и в плоть облекшегося, а я тебе покажу, как ты просишь, Деву, Его родившую. Но раз ты обещаешь в это поверить, если тебе кто-нибудь укажет на другое подобное бывшее, то пусть воспринято будет тобой и это первое и единственно настоящее, поскольку за ним никакого другого не последовало. Коль скоро же оно было первым, то твои слова, что ложь — причина многих бед, не лишены, мне кажется, смысла.

Однако же, как может ложь причинить вред человеку, имеющему ум, будучи сама по себе немощна и несостоятельна? Ведь она не есть что-то, и ее нет среди сущего. Как же, будучи таковой, она может себя реализовать? Если бы ее не составляла истина, было бы поистине ложью говорить о ней как о чем-то, совершенно не существовало бы даже имени для нее. Что сказал, то и есть.

Вообразим себе двух человек, из которых один говорит: ложь, что ложь ничто собой не представляет, — а другой: истинно, что ложь нечто собой представляет. Из первого утверждения совершенно ничего не следует, а из второго, поскольку второй сказал «истинно», мы узнаем, что ложь воистину есть нечто. Видишь, даже когда ложь кажется чем-то, она состоится благодаря истине, сама же по себе она ничто, и ее в сущем нет. Ей ведь свойственна такая немощь, что, хоть и кажется иногда, что она является чем-то, под истину она подделывается и тогда. Ибо если она не станет подделываться под истину, никакой пакости сотворить она не сможет, что у вас и возможно видеть: цепляясь за тьму, вы полагаете ведь, что пребываете в свете, ничем в этом не отличаясь от глухих и слепых.