Мураками: Выходит, оркестр в данном случае был всего лишь частью искусства под названием «опера».
Одзава: Верно. Вы можете спросить: а чем же занимается руководитель оперного театра? В идеале, я, наверное, должен был задержаться там дольше, чтобы поставить больше опер, но из-за хлопот со здоровьем мне мало что удалось. И все же было здорово. Я счастлив, что мне представилась такая возможность. Потрясающий шанс, дарованный богом. До этого я совершенно не представлял, как устроен оперный театр. Только чтобы это узнать, уже стоило там поработать. Мне было очень интересно. Я люблю оперу и мог ставить любую на своих условиях, стоило только захотеть.
Мураками: Два года назад в Вене я слушал «Евгения Онегина» Чайковского под вашим управлением. И постановка прекрасная, но лично меня больше поразило безупречное, выверенное звучание оркестра. Сверху он напоминал единый организм, живой, трепещущий, подвижный. «Евгений Онегин» в «Токио Опера-но-мори» был хорош, и все же это другое. Тогда, в Вене, я посмотрел еще несколько опер и испытал высшее блаженство.
Но давайте вернемся к шестидесятым.
Одзава: Да уж. (
Мураками: Нет, с Новой филармонией. Но остальные произведения – в основном с Чикагским симфоническим. Кстати, Питера Сёркина – бетховенский Концерт для фортепиано с оркестром № 6, о котором мы недавно говорили, – тоже записывали с Новой филармонией.
Одзава: Точно! Странное произведение. Это единственный раз, когда я его исполнял.
Мураками: Переложение скрипичного концерта. Думаю, с точки зрения звучания обработать его для фортепиано – заведомо обреченная задача.
Одзава: Полностью согласен с вами. Он не годится для фортепиано. Но надо было знать Питера в те годы. Что угодно, лишь бы не как отец. Мне его было жаль. Видимо, он хотел записать Бетховена, но что-то необычное, вот и выбрал произведение, которое отец наверняка не стал бы записывать. Хотя после смерти отца Питер записывал то же, что и он. Например, «Фантазию для фортепиано, хора и оркестра».
Мураками: Еще из ваших записей того периода мне нравится «Кармина Бурана» Орфа. Великолепная. Живая, яркая.
Одзава: Бостонский симфонический оркестр.
Мураками: Да.
Одзава: Я тогда еще не был их музыкальным руководителем. «Кармину Бурану» я также исполнял с Берлинским филармоническим оркестром еще при Караяне, на концерте святого Сильвестра, тридцать первого декабря в Берлине. Из Японии тогда полностью привезли хор Синъюкай. Возможно, стоит исполнить «Кармину Бурану» с Сайто Кинэн. Кстати, есть хороший хор.
Мураками: С удовольствием послушал бы.
Как никому не известный юноша добился такого удивительного результата
Мураками: Слушая записи, сделанные вами в молодости, я кое-что заметил. Вы дебютировали в Америке в середине шестидесятых, когда вам не было еще тридцати. Тем не менее мы слышим вполне сформировавшегося музыканта. Его музыкальный мир находится в живом движении. Вибрирует. Конечно, этому юноше есть куда расти, но в его масштабе и на данном этапе в нем чувствуется целостность и завершенность. В нем есть особый магнетизм самодостаточности. Он не идет по пути проб и ошибок. Один репертуар удается ему лучше, другой хуже, и все же он знает, куда идти. Как это возможно? Без связей вы отправились за границу, управляли Нью-Йоркской филармонией, Чикагским симфоническим оркестром, открывали слушателям свой мир, покоряли зарубежную публику. Как никому не известный юноша добился такого удивительного результата?
Одзава: Думаю, благодаря тем знаниям, которые вбивал в мою юную голову профессор Сайто.
Мураками: Это наверняка сыграло роль, но должно быть что-то еще. Ведь не все ученики профессора Сайто стали такими, как вы.
Одзава: Ну… я вряд ли знаю ответ на этот вопрос.
Мураками: Я вижу в вас невероятную способность объединять, соединять. Вы последовательны. В вас не чувствуется внутренних метаний. Это свойство вашего характера?
Одзава: Могу лишь сказать, что с юности у меня была поставлена рука, была хорошая техника. И эту технику дал мне профессор Сайто. Большинство дирижеров в молодости набивают много шишек. Пока не наработают технику.
Мураками: Имеется в виду дирижерская техника?