Беседы о музыке с Сэйдзи Одзавой

Одзава: Благодаря знакомству с Френи я дирижировал довольно много опер. С ней вместе мы исполнили пять или шесть опер. Больше всего ей хотелось спеть в «Богеме».

Мураками: Мими. Подходящая партия для Френи.

Одзава: «Сэйдзи, давай исполним «Богему», – твердила она вновь и вновь, но почему-то так и не получилось. Не знаю, стоит ли об этом рассказывать, но примерно в то время Карлос Клайбер приехал в Японию с театром «Ла Скала», привезли «Богему». Слушая его, я подумал, что никогда не смогу так же. Это было слишком хорошо. Я понял, что лучше у меня все равно не получится.

Мураками: Японское турне восемьдесят первого года. Тенор [Петер] Дворски.

Одзава: И в роли Мими – Мирелла Френи. Когда я наконец начал исполнять «Богему», Мирелла уже почти не выступала. Сейчас она вернулась на родину в Модену и занялась преподаванием. Мы просто не совпали во времени.

Мураками: Как жаль.

Одзава: Ее Мими была столь великолепна, что никого другого невозможно было даже представить на ее месте. Иногда, глядя со стороны, актер вроде бы и не играет. Но если его спросить, окажется, что игра в действительности стоит ему громадных усилий. Это только со стороны кажется, будто он ничего особенного не делает. Что такова его натура. Мими Миреллы была именно такой.

Мураками: Мими всегда вызывает у зрителей невероятную симпатию.

Одзава: Совершенно верно.

Мураками: У Френи это получалось естественным образом.

Одзава: Каждый раз я думал, что сегодня уж точно не расплачусь, но, слушая ее, в итоге не мог сдержать слез. Когда буду во Флоренции в следующий раз, хочу доехать до Модены и увидеться с ней.

Пьет горячий черный чай.

Одзава: Это же сахар?

Мураками: Да, это сахар.

О Карлосе Клайбере

Мураками: Значит, «Богема» Карлоса Клайбера была великолепна?

Одзава: Знаете, дирижер полностью растворился в этом спектакле. Что уж говорить о технике дирижирования. Я спросил у него потом, как такое возможно. Он ответил: «Ну что ты, Сэйдзи. Я могу дирижировать «Богему» даже во сне».

Мураками (смеется): Ну ничего себе.

Одзава: В тот момент рядом с нами стояла Вера, и я подумал, что таким образом он пытается произвести на нее впечатление. (Смеется.) И все-таки он действительно исполняет «Богему» с молодости, знает вдоль и поперек.

Мураками: Да, помнит каждую ноту. У Клайбера ведь весьма ограниченный репертуар.

Одзава: Да. У него мало опер, да и оркестровых произведений тоже.

Мураками: Недавно я прочел книгу, в ней были воспоминания Риккардо Мути. Когда Мути дирижировал вагнеровское «Кольцо», Клайбер зашел к нему за кулисы, они разговорились, и Мути неожиданно понял, что Клайбер наизусть помнит «Кольцо». Он был поражен. Несмотря на то что Клайбер ни разу не исполнял «Кольцо», он подробнейшим образом изучил ноты.

Одзава: Клайбер всегда много готовился и прекрасно знал исполняемое произведение. Но любил поскандалить. Например, бесконечно долго препирался по поводу записи Четвертой симфонии Бетховена в Берлине. Мы были друзьями, и, наблюдая ситуацию вблизи, я подумал, что он ищет предлог отказаться.

Мураками: Вам случалось отменять работу?

Одзава: Случалось по болезни, как в этот раз. Но, как правило, я терплю до последнего, даже если несколько повышена температура.

Мураками: А бывало, что вы разругались, все бросили и ушли?

Одзава: Лишь однажды. В Берлине, в филармонии, примерно на втором году моей работы приглашенным дирижером. Есть такой аргентинский композитор [Альберто] Хинастера, знаете его?

Мураками: Не знаю.

Одзава: В общем, есть такой композитор, и я дирижировал его произведение – «Эстансия». Исполняется большим составом. Маэстро Караян выбрал его по какой-то причине, но сам не исполнял, а поручил мне. Видимо, ему зачем-то нужно было аргентинское произведение. Деваться некуда, я внимательно изучил партитуру и приступил к репетициям. Вторым отделением программы была, кажется, одна из симфоний Брамса – не помню точно какая. В «Эстансии» очень сложная партия ударных. Всего ударных было около семи человек. Из-за сложности я репетировал с ними отдельно. Остальной оркестр в это время ждал. Но у нас никак не получалось – слишком сложный ритм. И тут один ударник, совсем мальчишка, засмеялся. Я разозлился: «Это что за смех?» Но мальчишка так и сидел, не извинившись. Кровь ударила мне в голову, и я заорал: «И это знаменитая Берлинская филармония? Интересно, что вы будете делать послезавтра, на концерте?» Тогда они стали играть еще хуже. Меня это взбесило, я отложил ноты и, коротко бросив: «Перерыв», – вышел из зала.

Мураками: Хм.

Одзава: Затем позвонил своему нью-йоркскому менеджеру [Роналду] Вилфорду со словами: «Все, я уезжаю. Совершенно не могу здесь работать. Извинись за меня перед маэстро Караяном». Уведомил оркестр, что возвращаюсь в Америку, и быстро вернулся в «Кемпинский». В то время Берлин был разделен на Восточный и Западный, и из Западного Берлина не было прямых рейсов в Америку. Надо было делать пересадку. Я попросил консьержа заказать мне билет и начал собирать вещи.

Мураками: Сильно же вы разозлились.