Беседы о музыке с Сэйдзи Одзавой

Одзава: Да, он мне его тогда показал. Мы встретились в самом сердце Лондона, что-то вроде мужского клуба. Очень темное, странное место. Там мы беседовали. Он сказал, что в первоисточнике «Евгения Онегина» главный герой – Онегин – более отталкивающий. В опере Чайковского в нем видна нерешительность, и от этого он не выглядит таким сердцеедом. Тогда как в оригинале он настоящий распутник. Расселл сказал, что хочет подчеркнуть в постановке темную сторону его личности.

Мураками: Да он просто нарывался на скандал (смеется). Но, так или иначе, план провалился.

Одзава: Провалился.

Мураками: Похоже, выбор режиссера – дело весьма непростое.

Одзава: Жан-Пьер Поннель, с которым впервые мы совместно работали над «Так поступают все…», прекрасный режиссер. Я и сейчас считаю его гением. Он прекрасно понимал музыку. Когда исполняешь оперу, сначала репетируешь музыку. Без декораций, под аккомпанемент одного фортепиано. Поннель сказал, что с жестами и движениями певцов музыка зазвучит гораздо естественнее. Для меня это был первый опыт и совершеннейшее открытие. Я спросил его, как он это понял. Он ответил, что просто внимательно слушал музыку, пока не проникся ею изнутри. Он хорошо понимал музыку. Как мне кажется.

Мураками: То есть он не из тех, кто готовит декорации еще до того, как услышит музыку.

Одзава: Совершенно точно. Мы отлично ладили. Поэтому, встретившись в Париже незадолго до его смерти, говорили о том, чтобы в следующий раз вместе поставить «Сказки Гофмана». Он как раз работал над новой постановкой «Сказок Гофмана» в парижском «Опера-Комик» и хотел перенести ее на более крупную сцену. Я был только за. Но, к огромному сожалению, вскоре его не стало. Считаю его действительно прекрасным постановщиком.

Мураками: Недавно по «NHK» я смотрел оперу «Манон Леско», исполненную вами в Вене. С современными декорациями.

Одзава: Режиссер Роберт Карсен. И все же лучшей его постановкой была «Электра» Рихарда Штрауса. Очень модерновая, но красивая. И «Енуфа» Яначека – тоже отличная. Еще мы с ним исполняли «Тангейзера». Там ведь речь о состязании певцов. Так вот, он заменил его на состязание живописцев.

Мураками: Ничего себе, такое возможно?

Одзава: Состязание живописцев. Я дирижировал. Исполняли в японском «Опера-но-Мори», а потом в Париже. В Японии критика тоже была неплохой, но в Париже постановку встретили просто прекрасно. Французы, по-видимому, любят живопись.

Мураками: Наверное, чтобы окупить новую оперную постановку, должно выйти много спектаклей.

Одзава: В идеале театр хотел бы исполнять одно произведение десять-двадцать лет. Чтобы окупить затраты. Например, в Вене до сих пор идет «Богема» в постановке Дзеффирелли. Уже лет тридцать. Новая постановка должна идти минимум три года. Потому что три года по десять с лишним выступлений в год – это примерно сорок спектаклей. Только так ее можно окупить. После этого декорации сдают в прокат второстепенным театрам, чтобы получить прибыль.

Мураками: Вот на чем, оказывается, зарабатывает оперный театр.

Одзава: Да.

Мураками: Декорации «Фиделио» Бетховена, которого вы исполняли в Японии несколько лет назад, тоже брали напрокат?

Одзава: Конечно. Везли на корабле. Но то, кажется, были гастроли Венской государственной оперы, поэтому в прокат не брали. В следующий раз привезут «Пиковую даму» Чайковского, и все декорации тоже полностью приедут из Вены.

Мураками: Декорации и сама постановка – собственность оперного театра?

Одзава: Да. Но в Японии, даже если хочешь оставить декорации, их негде хранить. У Венской оперы свой большой склад в пригороде Вены. Из госбюджета. Они все хранят там, возят туда-обратно на грузовиках. Венский оперный театр вмещает оснащение всего на две оперы, так что почти ежедневно между театром и складом курсирует грузовик.

Освистанный в Милане

Мураками: Оперу можно считать квинтэссенцией современной европейской культуры. Вначале ей покровительствовали члены королевской семьи и аристократия, затем активно поддерживала буржуазия, сегодня ее спонсируют корпорации, но всегда она оставалась блистательной частью культуры. Когда вы, японец, пытались проникнуть в эту святая святых, вызвало ли это сопротивление?

Одзава: Конечно, вызвало. Когда я впервые выступал в «Ла Скала», меня довольно сильно освистали. Мы давали «Тоску» с Паваротти. Я дружил с Паваротти и приехал в Милан по его приглашению. Он с энтузиазмом предложил поработать вместе, мне нравился Паваротти, и я поддался на его уговоры. (Смеется.) Маэстро Караян категорически возражал. Говорил, что это самоубийство. Пугал: «Они тебя убьют».

Мураками: Кто убьет?

Одзава: Зрители. Все знают, как непросто угодить миланской публике. Как он и предполагал, сначала меня как следует освистали. Но по прошествии трех дней, а всего концертов было семь, я вдруг заметил, что в зале тихо, в итоге все закончилось благополучно.

Мураками: Для европейцев освистывать – или зашикивать – обычное дело.

Одзава: Обычное, совершенно обычное. Особенно в Италии. В Японии такого нет.

Мураками: Нет?