Беседы об искусстве (сборник)

А как они любили жизнь! Именно там они искали свое искусство, свои принципы и свои выводы, с тем единством мысли, которое создает единство великих судеб. – Разве не одевали они своих женщин согласно вкусу собственных творений? И разве женская элегантность не находила отклик в кружевах колоколенок и в складках пучков колонн?

Эти белые колонны, их нервюры, окна, средники оконных переплетов, трилистники предполагают естественное освещение, солнце, проникающее сквозь листву.

Готическая резьба порой навеяна бурей. Она вздымается, как море.

Резьба, эта нить, бегущая горизонтально или вверх, существует и в природе: это след растительного сока. Листья и цветы словно нарочно созданы для декора.

Консоль, столь явно оттененная Ренессансом, по своей общей форме, по своей линии – готическая. Глядя на этот портал, с рядами его святых, наклонивших головы, опирающихся ногами на аксессуары, я вижу консоль. И это исходная линия всего здания.

Она процарствует вплоть до эпохи Людовика XVI.

Тимпан сначала был священной историей, Библией и Евангелием: Сотворение мира, пророки, Христос-Судия, Коронование Богоматери и т. д.

Потом он стал украшением в чистом виде, но не простым украшением. Он находит удовольствие в самом себе, разворачивается и возвращается ветвящимся орнаментом. Это Ренессанс, другое движение, ответвление той же мысли.

Однако это украшение восхитительно еще и своей соразмерностью. Его пропорции заслуживают уважения. Жизнь выражена здесь в статическом состоянии.

Человеческое тело драматично само по себе. Это также эталон гармонии. Как удается скульпторам дать нам невыразительного, безразличного Христа? Одна только человечность в нем уже странно волнует. Под резцом художника Христос в смерти становится живее, чем живой человек.

Порой гений некоторых рас доводит эффект до того, что вызывает содрогание ужаса. Вспоминаю Христа в церкви на улице От в Брюсселе: это уже не история любви, тут одно лишь страдание. Этот Христос – испанский.

Подумаешь, трещины! – Нарисуйте в полутонах: останутся планы. (Художник меня поймет.) Если планы верны, трещина это доказывает. Я готов повторять неустанно: план – это все. Глаз, нацарапанный гвоздем, божественно прекрасен оттенками и мыслями, если поддерживающий его план верен; глаз, высеченный самыми совершенными орудиями и даже любовно, невыразителен, если неверен план. Чем бы помогли Джоконде дивные уголки ее рта и глубокий взор, если бы все планы этого лица не были на своем месте?

Починки сохнут и чернеют очень быстро. Искусственное старение. Уж не собираются ли они нас обмануть? Напрасно они чернеют, им не скрыть своего возраста: они жесткие и вместе с тем дряблые.

Серый цвет, бархатистый и мягкий; мягкость – признак былых времен, признак стиля.

Живое искусство не реставрирует произведений прошлого, оно их продолжает.

Вот дворец, к которому настоящий художник, художник былых времен, сделал маленькое добавление: очаровательный мотив, который не тревожит связанные друг с другом колонны. Своим изяществом этот скромный ренессансный мотивчик вполне заслуживает прощения за дерзость оказаться меж двумя из них. Как ловко, с каким богатством воображения он «повернул» к следующему стилю, ничего не повредив в предыдущем! Вот что называется следовать изначальной идее, направляя ее на другой план, который не нарушает общий, основной порядок: это и есть вкус.

Оригинальность, если это слово можно понимать в положительном смысле, состоит не в том, чтобы выдумывать новые слова, лишенные прекрасных черт опыта, но в том, чтобы пользоваться прежними. Их может хватить для всего. Гению их хватает.

Санлис: чистота веры, чистота вкуса.

Цветы, тянущиеся к сводам! Арка, взметнувшаяся с капители, не порывая с ней! Какое божественное искусство в одном-единственном штрихе! Чтобы осуществить это в полной мере, потребовался весь гений несравненных художников.

Дуги свода, повторяющие стрельчатые арки, порождают подобные лентам бордюры. За ними – черноты. Между этими лентами рельеф нервюры выглядит более низким, как и надо было. Ренессансный стиль, немного смягчающий круглую скульптуру готики. Эффект греческий, и прелестный.

Утешительный вид маленького провинциального городка около шести часов утра: Блуа. Люди, спешащие на работу, к заводам; чистенькие скромные дома с закрытыми решетчатыми ставнями и прекрасный основательный выгнутый мост. И этот мост благодаря своей выгнутости кажется дорогой, ведущей прямо в небо.

Из-за стены домов появляется колокольня – романская массивная, мощная, восхитительная. Миловидные детишки времен Людовика XV – о которых я невольно здесь вспоминаю – видели эту красивую каменную колокольню, вознесшуюся, словно цветок в саду. Но уже они находили ее ужасной…

Я оборачиваюсь к мосту, где экипажи поднимаются в гору – размеренно, упорно, вырисовывая на небе свой силуэт, и я вижу в этом подъеме и спуске образ жизни.

Чистота в простоте: Блуа.

Она запечатлена в его замке, в его современной церкви. Ах! Торговцы вступили во храм!