Беседы. Очерки

Что же касается «национального праздника», так ведь наука для нас, для России, всегда была очень важной составляющей нашего самоощущения в мире. Россия со времен Ломоносова стремилась стать соучастницей мировой науки. И то, что нам удалось это сделать с конца XIX по конец XX века, вызывало, естественно, гордость за свою страну, свой народ. Ощущение нобелевской награды Алферова нашими людьми как своего праздника — из этого ряда.

— Академик Лихачев до конца отстаивал Декларацию прав культуры, считал ее даже важнее Декларации прав человека, ибо, по его мнению, без культуры не будет и прав человека. Не декларативна ли сама эта позиция?

— Дмитрий Сергеевич был очень дальновиден, когда придавал Декларации прав культуры такое решающее значение. Соединение народов, совершенно разных по религиозным, политическим, ментальным состояниям людей — сегодня важнейшая проблема. Ни религиозным конфессиям, ни политическим идеологам пока этого не удается. Коммуникативные средства в современном мире таковы, что пока лишь культура, искусство помогают людям находить общий язык.

Такие объединительные феномены, как, допустим, Интернет, — это всего лишь технология. Эти железки еще надо чем-то наполнить. И вот культура — то, что может наполнить Интернет высоким смыслом.

— Дано ли человеку прожить больше лет, чем ему отпущено судьбой, природой, генетикой, болезнями, если он способен в воображении, но почти физически осязаемо погружаться в действительность прошлых веков, проживая жизни людей этих веков? Как это, например, удалось одному из героев Вашего нового романа «Вечера с Петром Великим»?

— В какой-то мере я пытался коснуться этой проблемы, когда Интернета еще и не было, — в «Этой странной жизни», про биолога Любищева. Мне кажется, он прожил несколько жизней не только за счет того плотного распорядка, — того умения бережно обращаться со временем, которое он выработал. Но и за счет того, главным образом, что выработал для себя программу жизни. И это была программа высокой духовности. Ведь чем измеряется жизнь? Не прожитыми годами. Не количеством научных работ или написанных книг, сыгранных ролей, построенных домов. Интенсивность душевной, духовной работы («душа обязана трудиться…») — вот чем измеряется пространство, объем человеческой жизни.

Мы занимаемся космосом, историей, археологией, множеством интересных наук. Но очень мало занимаемся изучением духовной жизни человека. Как рождается мысль, как рождается слово? Что такое душа? Существует ли предчувствие? Что, например, такое античный человек по сравнению с современным? Почему в маленькой Древней Греции, в Элладе, были такая интенсивная духовная жизнь и такая замечательная наука, а потом наступали века застоя, темноты?

Мы занимаемся другими мирами, а этот мир — душа человеческая — как она развивается, как работает, что производит? Только ли страдания? Совесть, мысль, сердце (в смысле сердечность, любовь), вся сердцевина человеческой натуры — она для нас по-прежнему терра инкогнита.

— В беседе десятилетней давности я спросил Вас: не отрекаетесь ли Вы от себя самого, каким были, уйдя в сорок первом добровольцем на фронт? Вы тогда ответили: «Я лично не могу так вот запросто отречься от того мальчишки — себя самого, который зимой сорок второго на Ленинградском фронте вступал в партию. Хотя мы с ним — абсолютно разные люди, на многое смотрим противоположно. Но осудить, начать жить „с чистого листа“ — совесть не позволяет». Прошедшие десять лет стали для многих испытанием их жизненных взглядов, временем переосмыслений, прозрений, отречений. Как бы Вы ответили на тот же вопрос сегодня?