Беседы палача и сильги

Нам это внушают сызмальства. И с самого детства я был приучен к частому посещению кладбищ, где прибранные могилы предков высились цветочными холмиками, для меня казавшимися величественными горами. Увитые вдовьим виноградом тяжелые каменные плиты высились у изголовий, давая каждому желающему прочесть имена и время жизни… Я часами бродил по широким светлым дорожкам, вчитываясь в имена и задаваясь слишком ранними для мальчишки вопросами о жизни и смерти. Почему вон тот прожил сто два года, а лежащий рядом его праправнук не осилил и двенадцати? Почему кому-то был отмерен полный срок, а кто-то не успел сделать и глотка из протянутой к устам чаши, что полна благоуханными годами счастливой жизни? Кладбище учит задумчивой смиренности и навеки вплетает в мысли струнку фатализма…

Старые кладбища чем-то схожи с высокими заснеженными горами — и там и там особо сильно начинаешь ценить каждый час и день отведенной тебе жизни… За это мы и уважаем такие места… места, что заставляют задуматься. А глубокое уважение невозможно без почитания…

Осквернить могилы?

А тут сразу две гробницы одна за другой…

Но мое удивление выросло в стократ, когда брезгливо отряхнувший ладони и зачерпнувший чистого песка чуть поодаль Часир вдруг глухо обронил:

— Он горец.

У меня вырвался нелепый вопрос:

— Как?

Правильно поняв мое изумление, старик кивнул и подтвердил:

— Он горец.

— Откуда такая уверенность, добрый Часир? — спросила внимательно слушающая сильга и снова я удивился тому насколько быстро она перенимает чужие обычаи в речи и поведении. Она даже стояла так, как недавно стояла во дворе вторая жена Часира.

— Тут — темный палец старика бережно коснулся изуродованного ударом места на плите и скользнул ниже — Тут… и тут. Он ударил здесь.

— Да…

— Это пожелания — пояснил горец, проводя ладонями по впавшим щекам — Напутственные пожелания ко всем здесь погребенным. Добрые пожелания, госпожа Анутта. Тут желают забыть о испытанных мучениях, а вот тут получить справедливый приговор. Здесь внизу главное пожелание — рано или поздно, но встретиться по ту сторону с уже умершими или еще живущими родичами.

— А в середине? — я взглянул на густую вязь в центре плиты.

— Обещание — мрачно изрек Часир и его глаза потемнели — Обещание от живущих к мертвым. Все роды поклялись, что никогда не забудут причиненных нам боли и оскорблений. Сколько бы не прошло столетий — однажды мы отомстим!

— Южным варварам? — удивленно моргнула сильга — Ведь минуло столько…

— Не надо — попросил я Анутту, сразу поняв, о ком именно говорил старик и кому поклялись отомстить горцы.

— Но…

— Не надо — просяще улыбнулся я и вздохнувшая сильга кивнула.

Повернувшись к горцу, я уточнил:

— Он понимает старые горские письмена? Тот, кто осквернил…

— Или знает где и что начертано — кивнул Часир — Да. Но то, что он горец, я понял давно. По тем редким следам, что встречались нам. Он выбирал тропу так, как это делал бы горец. Он ступал среди камней и ледяных наплывов так, как это делал бы горец. А на том длинном крутом спуске он, спешившись, взявшись за поводья, спустился так, как не сумел бы я… Так преодолевают спуски самые лихие и сильные горцы, что не боятся бежать впереди несущейся вниз испуганной лошади и готовые в случае чего придержать ее бег собственным телом, зная, что в любой миг могут оказаться под копытами… Я когда-то мог также… но те годы давно миновали.

— Опытный среди гор, сильный и много знающий горец — медленно произнес я.

— Так я вижу и читаю оставленные следы…

— Но он явился сюда с лошадью подкованной долинными подковами — напомнил я.

— Да…

— И с ребенком…

— Да… — повторил старый горец.

— И с ним как-то связана та страшная белая рысь с янтарными насмешливыми глазами…

— Верно…

— Что ж… — пробормотал я, отходя от мрачной гробницы — Тут есть над чем подумать…

Ежась, я вышел из длинной стылой тени бурого пика и оказался на солнце, разом ощутив тепло в теле и светлость в голове. Вот так-то лучше… Обернувшись, я глянул на продолжающих стоять в густой тени старика и молодую сильгу. Он молился, опираясь ладонями в изуродованную плиту, а она, сев на ледяной камень, старательно делала записи в своей книге. Усмехнувшись, я укоризненно покачал головой и отвернулся, подставляя лицо ласковому свету…

* * *

Ведущий нас старый Часир остановил наш отряд у края обрыва. Виляющей широкой ниспадающей лентой горная тропа тянулась вдоль склона столь высокой горы, что хотелось держаться подальше от края — но старик подвел нас прямо к нему, разрывая ногами облачную муть. Встав там, он взглянул вниз и поманил меня. Я без колебаний подошел, а следом заторопилась и нежелающая ничего упустить сильга.